7 апреля. 240 лет назад родился историк, литератор Александр Иванович Тургенев (07.04.1784, г.Симбирск — 15.12.1845, г.Москва). Детство провёл в Симбирске и имении Тургенево. Учился в Московском и Гёттингенском университетах. Служил в Петербурге, жил за границей. При его содействии А.С.Пушкин был определён в Царскосельский лицей. Член литературного общества «Арзамас», дружил с Н.М.Карамзиным, И.И.Дмитриевым, П.А.Вяземским.
Встречался с В.Скоттом, П.Мериме, В.Гёте, О.де Бальзаком и др. Автор сочинений «Путешествие на Брокен в 1803 г.» (1808), «Глас русского» (1812), «Письмо из Флоренции в Симбирск» (1835), «Хроника русского. Дневники (1825-1826)» и др.
ПИСЬМО ИЗ ФЛОРЕНЦИИ В СИМБИРСК
(отрывки)
В два часа выехал из Бадена и в 6-м вечера приехал в Цюрих; немедленно отправился к старому приятелю, нашему академику, а здешнему советнику Горнеру, который по астрономической части сопутствовал Крузенштерну в его всемирном странствии; расспросил его о фамилии Тоблер: только ещё одна старушка — сестра того Тоблера, который нас в Симбирске и в Тургеневе воспитывал, в живых; но я не мог в тот же вечер отыскать её! Горнер записал меня в кабинете чтения, который здесь не уступает женевскому в богатстве журналов и периодических сочинений; с тою разницею, что цюрихский превосходит все прочие швейцарские многочисленностию книг и журналов немецких: ибо здесь господствует уже соседственная германская литература, так, как в Женеве французская. Я освежил голову чтением политической и литературной новизны и простился с Горнером, вероятно, надолго…
Память Геснера должна быть священна для тех, которые читали его в молодости и отчасти образовали сердце своё по его книгам. Ни один из авторов не оставил во мне таких благодетельных, располагающих к добру и к сельской жизни впечатлений, как Геснер, коего читали мы в Тургеневе с незабвенным Тоблером. Вообще мы, Тургеневы, с благодарностию вспоминаем о Цюрихе: это отчизна Тоблеров, Лафатера, с коим отец мой был в дружеской и религиозной переписке, отчизна Геснера, воспитавшего в нас любовь к сельской природе, к сельским нравам, в грустное время ссылки отца нашего… Как жаль, что на другом конце цюрихского гулянья — нет памятника Лафатеру!..
За деревенькою Гешенем — природа в разрушении. Ущелье Шелекен — царство вечных снегов. Дорога идёт извилинами, иногда встречаете вы кресты, означающие падение и смерть на сем месте путешественников; для спасения их от ниспадающих сугробов проделаны в утёсах и в шоссе каменные впадины, в коих можно, в случае снежных скатов, укрыться. Под вами пропасть над пропастью, в коих прорывает себе путь шумный Рейсе; над вами скалы и мертвеющая природа; вот и Чёртов мост, но уже не тот, по коему перебирались герои Суворова: старый оставлен над ужасною пропастью, как бы в память русского Ганнибала. Новый твёрд, как скала, из коей он иссечён, и безопасен. С нового моста смотрел я долго на старый: он гораздо ниже первого и в сооружении его было более смелости, но менее искусства; оглушаемый рёвом водопадов, вижу сии громады и пропасти, — вспоминаю минувшее, и во мне одно чувство — Россия; одна мысль — Суворов… о Державин!..
Где только могут ветры дуть,
Проступят там полки орлины.
Мы въехали в тёмный пролом, иссечённый в утёсах. Вдруг проглянул перед нами свет — и мы на Андерматской долине. Перед нами деревенька весёлая, приютившаяся к высокой горе, над которой правильным треугольником растёт сосновый лесок, прикрывающий Андермат. Долина его кажется ещё прелестнее после ужасов Чёртова моста и у подножия обнажённого С.-Готарда. Мы проехали по долине в Гошпиталь и видели капеллу св. Антония. Уже смеркалось, когда мы въехали в тесные улицы Гошпиталя: едва успел я осмотреть его окрестности: с одной стороны Андерматская долина, с другой громады, по коим проложена извилинами покойная дорога к С.-Готарду. Она начинается почти в самом местечке.
Я нанял с вечера коляску до Ариано; прочёл в книге проезжих имена русских, шутки англичан и поэтические излияния немецкого восторга. Я забыл сказать тебе, что искусный строитель нового Чёртова и других мостов, равно чудесных, прошлого года казнён здесь за воровство, неоднократно повторенное! Правительство кантона Ури не раз прощало ему, наказывая пенями и тюремным заключением, но наконец объявило, что за первую кражу — отсечёт ему голову: так и сделано, relato refero, хотя и не хотелось бы верить, что в одном кантоне казнят за то, что в другом исправляют молчанием и работою.
2 ноября разбудили меня в три часа утра, и чрез полчаса мы были уже на пути к вершине С.-Готарду. Луна слабо освещала его. Сперва взбирались мы по гладкой извилистой дороге, но вскоре стал показываться снег и по сторонам лежали сугробы; ветер дул сильный и холодный; я опять укутался в ветхий плащ Жуковского и выглядывал на дорогу, занесённую снегом. Коляска едва тащилась по ней, мы скользили над пропастьми, не везде обнесёнными перилами и кое-где только столбами, с опасными промежутками. Когда снега глубоки, то проезжающим дают здесь сани или верховых лошадей, коих и мне содержательница трактира предлагала, но лень моя предпочла опасность. Странно, что снег и мне, сыну севера, казался чем-то необыкновенным. Италианец, камердинер мой, который с Наполеоном доходил до границ России, сравнивал уже С.-Готард с Сибирью! Луна всё ещё светила нам, но иногда облака закрывали её и во мраке белелся один только снег…