9 апреля. 210 лет со дня рождения писательницы, мемуаристки Марии Фёдоровны Растовской, псевдоним — Ростовская (09.04.1814, г.С.-Петербург — 22.06.1872, там же). Сестра композитора А.Ф.Львова, автора гимна России «Боже, царя храни!». Была фрейлиной русской императрицы Александры Фёдоровны. Не раз бывала в помещичьем имении мужа в селе Лебяжье и у его родственников в селе Шмелёвка (ныне Старомайнского р-на Ульяновской обл.).
Автор повестей и рассказов для детей «Приключения Пони, эмского осла» (1852), «Сельцо Лебяжье» (1856), «Жучка» (1857), «Четыре времени года» (1958), «Дети» (1862), «Веньямин Франклин» (1862), «Солдатка» (1863), «Крестьянская школа» (1864) и др.
КРЕСТЬЯНСКАЯ ШКОЛА
(отрывок из повести)
Они вошли в избу. Боже мой, какая бедность видна была во всей её жалкой обстановке! Пол косой, кривой, с огромными щелями, всё так грязно, стол чёрный, как уголь, подпёртый поленцем вместо четвёртой ножки, лавки поломанные. Печка без угла, оконце с выбитым стеклом, заткнутое кое-как тряпками. Даже одежда, какую было видно, именно суконный кафтан и шуба, едва ли не в лохмотьях, висели у дверей на гвоздике!
— Садись, батюшка, вот тут, — говорила Федосья, — я сбегаю и принесу кое-чего закусить, только уж извини, гость дорогой, чем Бог послал.
— Благодарствуй, голубушка, да ведь мы пообедали.
— Ну, батюшка, теперь и поужинать можно: не взыщи, родимый, чем богата, тем и рада, от нашего сиротского житья, где и ждать чего лакомового?
С этими словами вдова вытащила из стола толстые куски ржаного хлеба, потом принесла в каменной чашке творогу, кринку молока, кружку квасу и, выложив ложки, пригласила гостя покушать.
— Не побрезгай, родимый, не обижай меня бедную.
— Да где же Степаша? — спросил учитель.
— Он, небось, кинулся к своему милому Сивке, ведь хочет поглядеть, целую неделю у тебя гостил, вестимо, что по своим соскучился.
— А где же бабушка?
— Она в огороде на солнышке сидит, может, и он около неё вьётся!
Вдова выбежала поискать Степашу. Михайло Васильевич, жалея искренно бедность Федосьи Лаврентьевны, вместе с этим невольно возмущался против нечистоты и беспорядка, его окружающего. Тараканы кучами ползали по всей избе, не исключая и стола: их была бездна. Жаль ему было обидеть вдову, а вся эта грязная обстановка поневоле отбивала охоту есть. «Ох, ох, ох, — подумал он, — живут же так люди! Почти как скоты бессмысленные! Привыкли же к такой грязи! Неужели они не чувствуют, что это гадко, вредно, отвратительно? Это уже не нищета, это низкое, тупое невежество. Люди необразованные ничего этого не чувствуют! Они не понимают, что человеку определено свыше возможное и необходимое усовершенствование и стремление к лучшему устройству вседневной его жизни! Они живут себе день за день, потому что привычка сильнее бывает, чем все наши внутренние лучшие стремления».
Федосья Лаврентьевна, как и все почти бедные крестьянки, действительно была бедна, но эта бедность могла быть гораздо менее грязною, тяжкою, если бы кто-нибудь поучил её уму да разуму, если бы кто-нибудь растолковал ей, как мы сами можем помогать себе.
Жаль было Михайле Васильевичу Федосью, но и сердито смотрел он на всё, его окружающее, а живой голос чистой христианской любви, из глубины души, тихо ему шептал на ухо: «Не сердись, успокойся! Тяжела и так её сиротская жизнь, не прибавляй своим гневом лишней капли горечи в безотрадное и без того трудовое существование; подумай лучше, как облегчить, как пособить горю».
И ему совестно было самого себя: за что он сердился, в самом деле? Разве она, бедная, с самого рождения видела что иное? Кроме своей избы, что она знала?
В эту минуту Степаша показался на пороге.
Он ползал с помощью правой руки, а левою держал маленькую, хитро сделанную ветряную мельницу. Рожица весёлого мальчика сияла удовольствием. За ним Федосья в обеих руках несла две другие мельницы.
— Дяденька, — сказал мальчик, — вот оно, моё-то мастерство; ты в окошечко погляди, а я пойду, по ветру их поставлю — лихо будут вертеться, вот сам увидишь, — и, не дождавшись ответа, мальчик отправился на крыльцо.
— Иди, Степаша, поесть, иди, — кричала ему мать, — ужо с мельницами поладишь.
— Как ужо? А как ветер спадёт? — живо отвечал он и, проворно работая всем телом, в одну минуту очутился на улице.
Мельницы действительно вертелись на славу, хотя вся их польза была в том только, что они вертелись; маленькому самоучке-механику казалось, что они уже мелют превосходно, и в его детском воображении рисовалась вся выгода им созданной мельницы.
Он был в совершенном восторге, потому что опять был дома, опять любовался своими машинами, как он их называл.
— Я есть не хочу, — кричал он матери, которая не переставала звать его в избу, и, перестанавливая мельницы с места на место, приноравливался к силе ветра и был занят как будто и в самом деле важным соображением…