30 марта. 175 лет назад родился писатель-мемуарист Осип Васильевич Аптекман (30.03.1849, г. Павлоград, ныне Днепропетровской обл. Украины — 08.07.1926, г.Москва). Революционер-народник. В 1901-1902 годах работал врачом в Карамзинской колонии для душевнобольных под Симбирском (ныне Ульяновская психиатрическая больница имени В.А.Копосова). Познакомился в Симбирске с публицистом А.С.Пругавиным; позже написал об этом в статье «Московские революционные кружки» (1923).
Был участником революции 1905-1907 годов. Автор книги «Общество «Земля и воля» 70-х гг.: по личным воспоминаниям» (1924). Написал и издал отдельной брошюрой биографию Г.И.Успенского.
МОСКОВСКИЕ РЕВОЛЮЦИОННЫЕ КРУЖКИ
(отрывок из воспоминаний)
С Александром Степановичем Пругавиным я впервые познакомился в 1901-1902 году, когда он переехал на жительство в Симбирск для изучения какой-то разновидности раскола в этой губернии. Он навестил меня в Карамзинской колонии для душевнобольных (в 9 верстах от Симбирска), где я состоял ординатором этой колонии.
Я увидел мужчину уже зрелых лет, высокого, представительного, с значительной уже сединой в волосах на голове и в бороде, с серыми, слегка потухшими глазами, но удивительно углублёнными и вдумчивыми, с лицом мыслителя, с выражением спокойствия, уравновешенности и твёрдости. От него веяло целиной. Что-то родственное с В. Г. Короленко бросилось мне в выражении его лица, будь оно лишь мягче, нежнее. У нас было много общих знакомых, много общих дорогих воспоминаний и переживаний. Много также дорогих теней. Ведь мы оба — дети одного поколения, родили и вскормили нас те же семидесятые годы, те же идеи, цели и стремления.
Мы — братья по духу, а потому и наша первая встреча, наша первая беседа были подлинно-братские. Я сразу убедился, что Пругавин остался верен себе. О чём мы говорили в первую нашу встречу? Да о чём же могут говорить братья по духу?.. Мы безбоязненно переоценивали старые наши ценности, сохранили то, что было в них вечного и нетленного.
Мы во многом были согласны, хотя он неизменно стоял на народнически-социалистической точке зрения, а я тогда уже был горячим сторонником революционного марксизма. И это-то именно особенно мило-дорого было мне в Александре Степановиче. Не был он сухим догматиком, у которого чутьё живой действительности вытравлено. Его идейная устойчивость не была окостенелостью, неподвижностью мышления. Нет! она целиком вытекала из особенностей его духовной организации: раз он что-либо восприял, он уж не легко выпускает это из своего духовного содержания. Но честность его мысли, глубина восприятия делала его чутким к пониманию действительности, восприимчивым к новым течениям мысли и практики. Он словно не переставал учиться. Вот почему было хорошо говорить с ним, вот почему наши воскресные «ассамблеи» были так поучительны и интересны.
Обыкновенно собирался у него небольшой кружок местной интеллигенции. Были между нами и представители новых течений — эсеры и социал-демократы. Благодаря присутствию Пругавина, его терпимости, уравновешенности, чувствуемому всеми нами стремлению его к выяснению истины и только истины, — беседы наши, горячие наши споры носили серьёзный характер. Собеседники были все люди, вполне установившиеся уже, они ценили свои взгляды и даром порох не растрачивали. Тяжёлое тогда было время — царство тьмы, но уже тогда чуялось, что на нас надвигается что-то большое, мощное, грозное и, вместе с тем, светлое… А потому собеседники считали себя ответственными за свои мнения, с которыми, может статься, вот-вот придётся им публично выступать, защищая их перед аудиторией рабочих масс. И присутствие светлого спокойствия и мудрости Пругавина особенно давало себя чувствовать, как напоминание о важном моменте, где всё личное должно осыпаться…
Я с большим удовольствием вспоминаю об этих «ассамблеях» у Александра Степановича. Хорошо, легко, свободно чувствовалось в его особняке: уют физический и духовный! И ещё скажу. Как часто в результате нашего обмена мыслей оказывалось полное согласие моё с Александром Степановичем! Это так. Интересны его отношения к террору. Я буду близок к истине, если сформулирую их так: партия, опирающаяся на трудовые массы, не нуждается в индивидуальном терроре. Зарождение террора — верный симптом уже начинающегося распадения партии, потери ею рабочих масс, как операционной базы. И её выступления не есть уже выступление партии, как таковой, а лишь проявление самодовлеющей, на свой страх и риск действующей организационной силы. Такая сила не всегда может рассчитывать на успех. Успеха можно ждать только от организации масс. Вот почему Пругавин был против террора.
Я вскоре оставил Симбирск, получил место в Вологде. Накануне моего отъезда я вечер провёл с Александром Степановичем. Пароход стоял очень далеко за городом и отходил рано. Мы попрощались очень тепло. Когда я уже стоял на пароходе, в ожидании его отхода, вдруг вижу быстро подымающуюся по мосткам высокую фигуру Пругавина. Не утерпел-таки и пришёл ещё раз повидаться! Я, конечно, несказанно обрадовался и заболтались мы, а пароход, между тем, уже отчалил и на всех парах двинулся в путь. Мы и не слышали последнего гудка. Весело рассмеялись и проехали вместе одну станцию…