2 июля. 100 лет со дня рождения писателя Евгения Осиповича Белянкина (02.07.1924, с.Зубрилово, ныне Тамалинского р-на Пензенской обл. — 20.11.2006, г.Москва). В ноябре 1942 года ушёл добровольцем в армию, был курсантом Ульяновского военного училища связи. Участник Великой Отечественной войны. Свой первый рассказ «Гунча» опубликовал в дивизионной газете. Окончил Литературный институт имени А.М.Горького (1958). Дружил с писателем В.А.Смирновым-Ульяновским. Член Союза писателей СССР (1959). Автор книг «Вислый камень» (1958), «Застава» (1977), «Девятый вал» (1984), «Русские гангстеры» (1996), «Блудный старец Гришка Распутин» (2001), «Тайная свадьба императрицы» (2001) и др.
КОРОЛИ ПРЕСТУПНОГО МИРА
(отрывок из книги)
Гришка — буйвол решил разобраться с «буграми», которые, по его мнению, перестали подчиняться воровским законам, кроме того, один из них, бригадир, давно был ему ненавистен. Вооружившись двумя ножами, он пошёл на половину неверных, в административное здание, где для начала с ходу резанул дневального. К убийце подскочил капитан внутренней службы и выбил окровавленный нож. Но изворотливый Гришка-буйвол успел выхватить из-за пояса запасной и воткнуть нож в офицера.
В окружении «шестёрок» Гришка-буйвол властно шествовал по колонии. К нему присоединились агрессивно настроенные блатари. Главным образом те, кто хотел смены лидеров. Толпа росла, и Гришка-буйвол, окрылённый успехом и озверевший от крови, искал новые жертвы. Но дневальные-сявки и бугры-активисты разбежались по дырам. И всё же Гришка-буйвол жертву нашёл и с диким воплем вонзил нож «ссучившемуся»…
Десятка два сотрудников зоны и военнослужащих ещё пытались как-то остановить кровавое шествие, но наглые рецидивисты, готовые растерзать каждого, кто встанет у них на дороге, легко оттеснили администрацию, и с руганью, матом и угрозами толпа прорвалась на жилую сторону.
Начальник колонии подполковник Бажов струсил; ещё бы, по стране шла странная зараза. Ежедневно вести доносили о бастующих колониях, о захвате заложников. Только в красноярских лагерях волнение вспыхнуло сразу в двух зонах: в Хакасии и в норильской колонии номер пятнадцать. Примеру последовала «Семёрка» – мужская колония строгого режима, находящаяся в посёлке Арейском, неподалёку от краевого центра.
По колониям шли шифровки, требующие принять особые меры… И хотя меры были приняты и, казалось, в зоне было относительно тихо, тем не менее администрация, как видно, учесть всё не смогла.
Подполковник Бажов был в отчаянии; с дёргающейся щекой он подскочил к караулу, требуя автомат. Но начальник караула был твёрд и не собирался отходить от устава. В конце концов автоматная очередь остановила и остепенила толпу, и Гришка — буйвол, вырвавшийся вперёд и раненный в ногу, корчился на полу.
Подполковник подбежал к блатному.
– Что же ты, подлец, наделал. Ты знаешь, что за такое?!
Мутный, оловянный взор Гришки — буйвола медленно протёк по начальнику.
– Ну и что? Я вор, вором и умру.
На этом инцидент не закончился. Толпа уголовников неожиданно повернула всё в иное русло и выдвинула «классические» для последних лет требования: прекращение беспредела администрации, строгое соблюдение законодательства, уважение прав и личного достоинства осуждённых, снятие лимита на переписку, отмена бирок и стрижки наголо…
Начальник колонии понимал, что с Гришкой — буйволом он влип, и если не утихомирить наиболее ретивых, то ожидай худшего.
Подполковник Бажов схитрил, объявив, что он «за» и даже готов пригласить в колонию депутатов и журналистов, но… сначала хотел бы посоветоваться с их же авторитетами. Он потребовал к себе Мазоню.
Мазоня, как и подобает блатарю в его положении, неторопливо и вразвалку вошёл в кабинет начальника. Чуть-чуть прищурившись, Бажов тоже набросил на лицо маску начальственной строгости, небрежно сказал:
– Мазохин, к чему такая заваруха? Тем более осталось-то тебе всего несколько дней.
– Я здесь ни при чём, начальник. Всё Гришка — буйвол забацал.
– Гришка Гришкой, это понятно! Дешёвка. А ты-то?
– Я? Я, начальник, хочу на волю. Воздуха хлебнуть свежего.
– А если так, Мазохин, надо это дело свернуть по-хорошему. Ты неглупый, знаешь что к чему.
– Хорошо, начальник… что в моих силах.
Бунт в колонии ещё продолжался. Но подполковник Бажов ставку на Мазоню сделал верно. Гришка -б уйвол с перевязанной ногой сидел в камере следственного изолятора, в то время как Мазоня только ему известными мерами быстренько сбил пыл с наиболее агрессивной братвы, и колония успокоилась.
Через три дня Мазохин выходил на волю. Подполковник Бажов лично пожал ему руку и, напомнив о возрасте, посоветовал «завязать», на что Мазоня ответил весьма уклончиво:
– Какой разговор, начальник. Живём-то один раз!..
САДЫЯ
(отрывок из романа)
Три с половиной года назад вот так же бушевала Кама и в такой же тьме Садыя, вцепившись в поручни, стояла на палубе, сражённая горем. Тогда перед её глазами была только смерть, ужасная смерть, которая так резанула, так прибила её. Оставив мальчиков на попечение тёти Даши, она выехала тогда в Казань по срочному вызову обкома.
Она ещё не знала тогда, как будет жить — жить без него с ребятами, его ребятами. Как трудно понять жизнь во всей её сложности! Вчера он ещё жил, радовался, работал. И уже его нет, а жизнь не остановилась, не замкнулась, как она думала.
«Мы поздно узнали о вашем горе, — сказал ей секретарь обкома Кирилл Степанович Столяров, — мы могли бы подождать».
«Вызвали, — сказала она, — значит, надо».
Столяров молча смотрел в измученное, осунувшееся лицо Садыи. Платье — шерстяное, в талию и с пояском — резко выделяло худенькие плечи, подчёркивало её собранность и подтянутость.
И только потом, позже, Столяров вдруг сказал: «Вы удивительная женщина, Садыя».
В ту осень, когда погиб муж Садыи, ветер выворачивал деревья, и Кама наносила свои удары, зверея, не желая покоряться. А теперь как будто потише стала река, укрощённая бетонной стеной, будто к руке человеческой стала привыкать. Но в осеннее время она снова подымалась на дыбы, как и сейчас, — взбешённая, неудержимая.
За эти годы Садые часто приходилось плавать по Каме именно осенью. Пароход вверх еле тащился. Берега, отлогие и малолесистые, сменялись обрывистыми, высокими давящими кручами. Горные кряжи, упираясь покрытыми лесом отрогами в небосвод, стискивали реку с обеих сторон, и она, зажатая в клещи, тяжело храпела и рвалась на свободу с удвоенной силой. Именно эти места любила Садыя. Спокойствие, даже в природе, ей было неприятно.
И вчера её огорчало и злило молчаливое спокойствие Столярова, когда Мухин, секретарь обкома по нефти, которого она не переваривала, говорил ей: «Мы не рассчитали. Теперь важно вашу стройку придержать. Вот дотянем одну, а потом уж и вашу». И всё это слушал Кирилл Степанович, которого она так уважала и кому так верила. Слушал и молчал.
Осенняя ночная Кама всегда вызывала у Садыи тяжёлые раздумья. И сейчас, стискивая холодные поручни, нервничая, она продолжала переживать вчерашний разговор в обкоме.
Как можно было согласиться с Мухиным?! Не противиться тому, что она считала вредным?! Как смел Мухин говорить о консервации молодого города нефти, когда он дышит, живёт.
Днём, получая в обкоме билет на пароход, Садыя думала: «Под дождичек бы этого Мухина, промыть хорошенько». Провожающий Садыю заведующий нефтяным отделом обкома Князев, выслушав её мнение о Мухине, был доволен: «Прежде чем в воду броситься — он померяет: не глубоко ли? А у тебя, Садыя, что на уме, то и на языке. И надо же тебе лезть! Кроме палок в колёса, ты от него ничего не увидишь».
Садыя, принимая чемоданчик и пожимая руку Князева, добродушно смеялась: «Виновата, Князев, виновата. За язык никто не тянул».
…Волны заливали палубу, и Садыя плотнее прижимала полу плаща. Пароход не справлялся со взбунтовавшейся Камой. Садыя смотрела в темноту и, не улавливая там ничего, опять думала о деле, о всех тех трудных обкомовских разговорах, которые ей пришлось выдержать и которые ещё предстояли впереди. Здесь, под неумолкаемый шум за кормой, обдаваемая брызгами холодной воды, Садыя острей, глубже понимала всё.