Вослед Гончарову.
К 210-летию со дня рождения.
Цвела сирень, сумрак скрывал очертания фигуры Ольги… Слышался ее мягкий, но сильный голос. Она пела. Обломов трепетал, чувствовал прилив новых сил, жажду новой жизни. Слово «любовь», единственно верное в этот момент, выпорхнуло из уст Обломова, как вольная птица из клетки…
А что же дальше? Вот она перед тобой, эта пучина любви, эта бездна, куда ступить страшно…
Ведь ему, Илье Обломову, всегда грезилась женщина, охраняющая его душевный покой, тихая и скромная, «сначала вся в цветах у алтаря, с длинным покрывалом, потом у изголовья супружеского ложа, с стыдливо опущенными глазами, наконец, матерью среди группы детей. Это был его идеал, идеал «торжественного покоя, как сам покой».
А что есть страсть? И любовь ли это…? Терзанья его сердца ещё впереди…
А что ж она? А она «мечтала, как прикажет ему прочесть книги, которые оставил Штольц, прикажет читать каждый день газеты, писать письма в деревню, дописывать план устройства имения, — словом, укажет ему цель, чтобы возродиться!»
Но верно ли это?. Она впервые споткнулась о Штольцеву теорию жизни… Она засомневалась в её правоте. Но эта теория уже владела ей, и Ольга укорила саму себя, ведь это она вызвала чувство в Обломове.
«Но что же делать? Ах, Сонечка сейчас бы всё решила…»
А река жизни течёт, весна переходит в лето, а лето в осень… А пока Илья Ильич совершает прогулки, уходит в лес, в деревню, смотрит на мир, смотрит, как утки полощутся в пруде, набредает на ландыши, брошенные Ольгой, да ветку сирени… И сердце его переполнено, и ходит он, точно «с месяцем во лбу» и именем «Ольга» в мыслях своих…
«Гордость заиграла в нём, засияла жизнь, её волшебная даль, все краски и лучи, которых ещё недавно не было».
Любовь окрыляет его, придает смелость и силы, он мыслит себя уж в Швейцарии, в Италии, на развалинах Рима… И в своём земном раю — в Обломовке, где она, Ольга, его ангел, «тихо ступает по траве, ходит с ним в тени березняка, поёт ему…»
Всё-таки рай земной здесь, в его милой сердцу Обломовке…
И вновь сомнения…. А можно ли любить его, Обломова? «Любить меня, смешного, с сонным взглядом, с дряблыми щеками…»
И опять шаг назад… да ещё день, проведенный с теткой Ольги, женщиной умной, приличной, «с умением жить и управлять собой, держать в равновесии мысль с намерением, намерение — с исполнением….»
Сирень уж отцветает… Куда исчезла тайная прелесть их отношений? И зачем эта сосредоточенность и уход в себя? И зачем тебе, Ольга, эта власть над другим? А не прислушаться ли к голосу своего сердца?
«Пойдёмте до рощи», — говорит она и влагает ему в руку ветку сирени… «Жизнь, жизнь опять отворяется мне, — восклицает Илья Ильич, — вот она, в ваших глазах, в улыбке, в этой ветке, в Casta diva…. Всё здесь…».
И опять заиграли силы, и вся природа вокруг наполнилась особым смыслом, птицы не просто шебетали, а что-то говорили меж собой. Она с изумлением вслушивалась в свой внутренний таинственный шёпот, трепет чувств, зорко и робко вглядывалась в саму себя. Но короста впитанного правила «жизни как пользы», «жизни-служения» сковывала её рвавшийся наружу мир чувств, жизнь сердца.
А он уж читает, пишет письма в деревню, не ужинает и не спит лишнего, он весь в движении… Он любит!
И она видит его любовь и нежность и гордится своею силою, своею властью над ним.
Ах, Ольга, Ольга… Твой сарказм, твои поучения дорого тебе обойдутся! Твоё самолюбование будет стоить тебе казни самой себя, горечи раскаяния, задавленного чувства любви и конечного понимания, что идти-то некуда… И не за кем. И Обломов чуткой душой своей понимает, что любовь — не долг, это радость живая. «Не надо тревожить счастье пустыми сомнениями, а то оно улетит. Пусть это счастье будет одной песней, одними звуками, одним светом, который горит ярко. Пусть каждый день и час приносит новые звуки и лучи, но свет будет гореть один, а мотив звучать всё тот же… Пусть огонь пожирает душу, дайте волю этому огню…»
Но предаться чувству любви ему мешает его кристальная чистота и обожествление женщины, а ей — её пресловутый кодекс «жизни-пользы», ‘жизни во имя…». Он мучается, не преступление ли его любовь, не соблазнитель ли он и не окажется ли в конце концов его Ольга разочарованной и несчастной жертвой его любви? И будет ли этот свет любви светить ему и дальше в жизни, светить уже постоянным, ровным, глубоким светом, не обжигая и не угасая одновременно…? Ведь он из когорты тех чудаков, которые не перестанут верить в людскую честь, в дружбу и любовь, и что бы ни случилось, эти незыблемые основы добра и веры не пошатнутся в нём никогда.
И вот он пишет письмо, жертвует любовью, предостерегает ее от будущего разочарования… А она обвиняет его в слабости, в том, что ему нужны были ее слезы, как ещё одно проявление любви. И все же Ольга своим чутким женским сердцем угадала его голубиную нежность и доброту, его золотое сердце…
Угадала и поняла, что счастье нельзя вылепить, им можно просто жить, не управляя им и не возвышаясь над ним.
А жизнь, вот она, рядом, просто — жизнь…. И оба они вроде правы…
И правы, и несчастны, и без вины виноватые.
Ах, ветка сирени, ветка сирени… Символ печальной любви, разлуки…. Но и символ памяти. Памяти сердца, которое будет всегда жить однажды испытанным настоящим чувством и никогда не расстанется с ним.
