29 апреля. 75-летний юбилей отмечает поэт, прозаик, публицист Николай Алексеевич Ивеншев (р.29.04.1949, с.Верхняя Маза Радищевского р-на Ульяновской обл.). Его предки работали в Верхней Мазе в усадьбе Дениса Давыдова. Окончил Волгоградский педагогический институт; работал учителем, журналистом. Член Союза писателей России (1992). Заслуженный работник культуры Кубани (1999). Лауреат премии имени Антона Дельвига.
Автор книг «Душа душицы» (1995), «Портрет незнакомки» (1999), «За Кудыкины горы» (2000), «Невпопад» (2000), «Казачий Декамерон» (2001), «Упаковщик снов» (2001), «На спине у ветра» (2017), «Кошка Пифагора» (2019) и др. Живёт в Краснодарском крае.
СЕМЬ ПИСЕМ СЫНУ
(отрывки из воспоминаний)
Вот ещё одно удовольствие — писать письма. Отвыкли от этого. Телефон заменил, а сейчас вот ещё и мобильник на подхвате. Говорят, он мозги облучает радиацией. Не только мозги, разве могут быть какие-нибудь чувства в английском «Хелло, Долли!». А письмо?! В моём селе, в той самой Мазе, старухи садились с утра на завалинку не пенсий ждать, как сейчас, а писем. В своих плюшевых жакетках, даже летом, они были похожи на птиц, на галок на проводах. Ждали писем от родных, из Душанбе, а не мексиканского телесериала. «Клянусь святой мадонной Гваделупской!»
Старухи выносили к завалинке письма от сыновей и дочерей, плакали над ними и смеялись. Это была естественная жизнь. И сейчас её можно вернуть, не поддаваясь только магии сатанизма. В человеке нутро доброе. Он таким родился. Собирали раньше погорельцам по копеечке. По тряпочке — шебонку. И от этих подаяний сами добрели. А сейчас спекулируют на нищете…
А я был глуп. Особенно в девятом классе. Дома я чувствовал надзор бабушки Параши, отцовской матери. Я знал, что она следит за моим ртом. И мне хотелось всегда масла и сахара. Иногда я сахар воровал из мешка, черпал азиатской, привезённой из Душанбе пиалой, и лизал, как собака. Мне нравилось. Учти, что я жил не в каком-нибудь рабовладельческом строе. А тогда, когда этого сахара было много и он был дёшев. Просто я думал, что бабушка Параша будет меня упрекать в обжорстве сладким. Ну, да разве только это было тайным и стыдным…
Конечно, я ходил в общественную баню. Вечером в ней было народищу: спина к спине, друг о друга трёшься. Пораньше, с утра, не так. Там, где черпали кипяток, была горячая стенка, разделяющая мужское отделение с женским. И надо же, кто-то насверлил дырочек сквозь эту стенку. Дырочки высоко. Приходилось вставать на тазик, чтобы взглянуть в них. А что там было? Просто женщины. Никакие не красавицы, бабы с оттянутыми грудями, с большими животами. Все в клубах пара, далеко. Всё же это влекло. Было одновременно стыдно, опасно, вдруг какой-нибудь мужик хлестнёт тазом по заднице. Ишь, мол, загляделся — женилка выросла.
Сейчас вот думаю об этом и не вижу ничего стыдного. Это был естественный интерес к другому полу. А книжки с подчёркнутыми ногтем местами? Аксинья в «Тихом Доне» или «Суламифь» у Куприна? Открыточки, карты? Наверное, через это прошли все подростки. Сейчас вон на жвачках для грудных младенцев — такие развратные вкладки!..
Из дому никогда не надо уходить — это, пожалуй, сейчас единственное, что вообще связывает людей. Букву «Д» я, пятилетний или шестилетний, рисовал на дощатой некрашеной табуретке в доме Кости Кудряшева. Синим карандашом. Особенно удачно у меня получилась крыша. Она была из жёлтой соломы.
Дядя Серёжа Кудряшев впускал нас в избу только тогда, когда мы нарубим ему махорки в тяжёлой, тёмной колоде. Мы рубили тугие, мясистые листья махры тяжеленным топором. Костя однажды сделал «козью ножку», сам курил и дал мне попробовать. Я хлебнул дыму, закашлялся, слёзы потекли. И не стал курить. А сам запах махорки мне и по сию пору нравится. Он яркий…
Недавно умер в Красноярске писатель Виктор Астафьев. Сказали по телевизору об этом походя и опять стали играть в кровавые «куклы». Сегодня вот скончался Анатолий Ананьев, другой известный литератор. Герой! А всё тихо! Кому это нужно?..
Нам нужно! Мы должны кричать, мы должны негодовать, чтобы родина с русским языком не пропала, чтобы «Ложечка» та, где я пас коров, никуда не делась. А как там Пенза? Пенза — почти что моя родина. Туда Денис Давыдов из Верхней Мазы ездил на сельскохозяйственную ярмарку и там нашёл себе пассию. Ну, да у Дениса Давыдова жинка была презлющая, все об этом пишут. Вот он и на… ярмарку.
Что я о деньгах знал в детстве? Они мне нужны были для чего? Две двадцатикопеечные монеты мне нужны были для того, чтобы на велосипеде съездить в Радищево, пятнадцать километров — туда, пятнадцать — обратно, там, в книжном магазине, купить брошюрку «Моделист-конструктор», а потом мечтать, что вот зимой построю аэросани. Или планер. Заберусь на гору и полечу. Ещё я очень хотел сделать себе маленький радиоприемник, величиной с блокнот, и удивлять им своих одноклассников. Вот для чего мне нужно было четыре гривенника, для реализации своей фантазии…