115 лет со дня рождения писателя, журналиста Павла Петровича Слесарева (?.07.1909, с.Мошок, ныне Судогодского р-на Владимирской обл. — 1997, г.Ульяновск). Член Союза писателей СССР (1934-1945). Во время войны служил в газете «Красная звезда». В 1945-ом был осуждён «за злоупотребления по службе», в 1953 году реабилитирован. С 1950-го жил в Ульяновске; работал в газете и издательстве «Ульяновская правда», сотрудничал на местном радио и телевидении.
Автор повести «Первый день войны» (1953), сборника очерков «Точный адрес» (1953), очерка «Мастер Пётр Логинов» (1960), сборника рассказов «Снова яблоня цветёт» (1961) и др. В 1989 году был восстановлен в правах на боевые награды.
ПЕРВЫЙ ДЕНЬ ВОЙНЫ
(отрывок из повести)
— Идут, — слегка дрогнувшим голосом произнёс наблюдатель Хорькова.
— Сколько? — помолчав, спросил Хорьков, не поднимая головы от карты. Эту паузу он сделал умышленно, как бы желая подчеркнуть, что именно сейчас ожидал появления немецких танков. Знает, откуда они придут и сомневается лишь в их численности.
— Один, два… четыре… всего семнадцать. Два тяжёлых Т-4, товарищ старший лейтенант.
«Ого, многовато», — подумал про себя Хорьков, а вслух произнёс:
— Передайте командирам взводов: без моего сигнала огонь не открывать.
— Есть, — ответил наблюдатель и ползком скрылся за кустами.
Сухой жилистый политрук Нырков лежал рядом с Хорьковым на опушке рощи. Ещё совсем недавно он окончил техникум, работал агрономом в одном из владимирских колхозов. Затем его призвали в армию. Он прибыл в часть неделю назад прямо с курсов. Всё на нём сидело по-граждански мешковато, кожаная тужурка образовала под ремнём крупные складки, брюки были широки, шлем велик, то и дело опускался до бровей, закрывал глаза. Политрук в душе досадовал на себя и завидовал Хорькову — его выправке, аккуратно подогнанной одежде, даже манере говорить резко и скупо.
Хорьков не торопясь поднёс бинокль к глазам, осмотрел плавно спускавшийся луч — светлую, словно из белой жести, полоску ручейка, огибавшую хутор. На берегу ручья степенно стояли гуси, настороженно и высоко подняв голову. Немецкие танки шли в колонне, быстро пересекая поле за хутором. До них и сейчас было не больше двух километров, хотя в бинокль они казались совсем близко. На бортовой тёмно-серой броне, придававшей танкам мрачный и зловещий вид, отчётливо виднелись чёрные кресты в белых квадратах. Порывы ветра изредка доносили зловещий лязг их гусениц. Не дойдя до деревни с полкилометра, они вдруг развернулись веером и с ходу открыли огонь из всех пушек и пулемётов по домам, маленьким плоскокрышим сараям и садикам.
Из хутора только что вернулись мотоциклисты-разведчики, и Хорьков знал, что никаких войск там нет. Он был пока, как говорили разведчики, ничейный. Связав пожитки в узлы, многие жители ушли куда глаза глядят, лишь бы подальше от немцев.
Вскоре загорелась надворная постройка, крытая свежей соломой. Призрачный розоватый огонь, похожий на пламя спиртовки, заплясал по коньку крыши, и солома, словно её поливали сверху тушью, стала быстро чернеть. Из деревни высыпала группа женщин и стариков. Они бежали по дороге к лесу, где стояли танки Хорькова.
Вражеский танк ворвался в хутор, остановился. Над башней возникло смуглое облачко сизого дыма. В тот же миг среди толпы убегающих разорвался первый и почти рядом второй снаряд. Сразу, словно подкошенные, упали женщины и старики. Одни — лицом в пыль, другие — как снопы, крестом друг на друга. Уцелевшие рассыпались по полю и лугу. Но бежали в рост, забыв от страха пригнуться. Из танка вылезли два рослых немца без пилотки, в расстёгнутых до пояса чёрных комбинезонах. Им было жарко и весело. В ту сторону, куда весёлые немцы тыкали пистолетами, разворачивалась башня танка, и тут же слышалась дробь длинной пулемётной очереди.
— Это же какое-то бессмысленное побоище, — сняв совсем шлем с головы и слегка картавя, произнёс Нырков.
— Ну, нет, — сдерживая гнев, ответил Хорьков, — это скорее охота.
— Охота на людей?
— Для них мы с вами — французы и поляки, чехи и китайцы, все народы. Да что это я вам говорю, разве вы не знакомы с их концепцией мирового господства?
— Смотрите, смотрите! — воскликнул наблюдатель.
Группа немцев волокла молодую женщину. Затащив её в рожь у сарая, повалили на землю. Торопливо снимая на ходы белые замшевые перчатки и расстёгивая молнию комбинезона, за сарай быстро пошёл немец в офицерской фуражке.
— Даже дня и солнца не стыдятся, ну и сволочи! — выругался кто-то и скрипнул зубами.
Хорьков оглянулся. Рядом лежали его командиры взводов. Тот, что выругался, долго грозил кулаком в сторону хутора:
— Погодите, завоеватели!
— Видите, товарищи, что здесь делается? — спросил политрук.
— Не слепые, — ответил другой, худощавый командир взвода и шмыгнул острым, с лёгкой горбинкой носом…
* * *
Асанов вспомнил, какой компактной массой пробивались немецкие танки к мосту. К тому же, отлично знал структуру бронетанковых войск врага. Нет, не мог капитан командовать таким количеством боевых машин.
— Сколько всего было брошено танков в атаку, с какой целью?
— Немецкому солдату не положено задумываться над такими проблемами.
— Проблемами, говорите? — Асанов повеселел. Его подозрения подтверждались. Манера пленного произносить, отчеканивать слова, подбор слов — всё говорило, что перед ним не рядовой. Немец молчал.
— Отвечайте на вопрос
— Я уже сказал.
— Не хотите сказать?
— Не могу сказать…
— Бросьте играть комедию!
Все оглянулись. Прислонившись плечом к косяку двери, стоял полковник Фотченков. Лицо его было скрыто тенью. В лучах холодного солнца лишь жарко горела инкрустированная рукоять кортика.
— Вы подполковник Иоханн фон Мольтке.
— Нет, нет, клевета! — вздрогнув, как от удара, почти истерически выкрикнул немец.
Фотченков подошёл к нему вплотную. Отстегнув кортик с ремня, поднёс его к лицу пленного.
— Вы узнаёте ваш кортик?
— Кто вы?
Широко раскрыв здоровый глаз, немец силился разглядеть Фотченкова. Зеленоватая пятнистая бледность покрывала его щёки.
— Куда вы дели моего друга, лейтенанта Ганса Мушке?
— Капитан? — пленный панически закрыл лицо ладонями посиневших рук.
— Да, вы угадали.
— Видит бог, я пытался спасти его. Кажется, его увезли тогда в Мадрид, оттуда самолётом в Берлин, — лепетал немец.
— Я помогу восстановить истину. Помните осенний день под Гвадалахарой? Да, будучи капитаном, я захватил в плен одного немецкого подполковника. Его звали Иоханн фон Мольтке, дальний родственник того, более известного Мольтке. Этот полковник был советником по использованию танков при итальянской дивизии не то «Летурио», не то «Чёрное пламя».
— При дивизии «Божья воля», — тихо и покорно поправил пленный. — И вы, и я сражались за Испанию.
— Только вы сражались за порабощение Испании, а интернационалисты — русские, немцы, французы, испанцы, англичане — за её свободу и независимость. Ирония судьбы. Прошло четыре года, история в некотором роде повторяется. Нынче вас снова разбил и пленил тот же капитан, но уже мой ученик. Нынче ваши планы, пусть на маленьком участке фронта, снова сорваны.
— Нет, наши планы не сорваны, наш генеральный штаб…
— Как всегда, просчитался, — заключил Фотченков. — И это закономерно. История безжалостно наказывает всех, кто не извлекает из неё правильных уроков. Вы ничему не научились у истории. Ваша тактика и стратегия осталась неизменной и компилятивной. Кому-кому, а вам известно, что, начиная с тысяча девятьсот двадцать девятого года, вы рабски списываете все наши уставы, выдавая их за своё оригинальное. Особенно это относится к использованию бронетанковых и механизированных войск. Принцип массирования танков, идея мешка — это открытие советской военной мысли. Гудериан и ваш генеральный штаб не изобрели ничего нового…