24 июля. 170 лет со дня рождения писателя, историка литературы Александра Семёновича Архангельского (24.07.1854, г.Пенза — 24.04.1926, г.Москва). Окончил Казанский университет (1876). В 1876-1882 годах преподавал в Симбирской гимназии. Жил также в Симбирске в 1918-1919 гг.; организатор и ректор Симбирского пролетарского университета.
Автор сочинений «Нил Сорский и Вассиан Патрикеев, их литературные труды и идеи» (1882), «В.А.Жуковский» (1883), «Пушкин в его произведениях и письмах» (1887), «Императрица Екатерина II в истории русской литературы» (1897), «Пушкин в Казани» (1899), «Е.А.Баратынский и его поэзия» (1902), «Введение в историю русской литературы» (1916) и др.
ДЕРЖАВИН ГАВРИИЛ РОМАНОВИЧ
(отрывок из биографии)
Последовавшие за тем двенадцать лет (1762-1773) составляют наиболее безотрадный период в жизни поэта. На него обрушивается тяжёлая чёрная работа, поглощающая почти всё время; его окружает невежество и разврат товарищей; всё это быстро и самым гибельным образом действует на страстного и увлекающегося юношу. Разврат чередуется с кутежом и азартными играми. Поэт пристрастился к картам, начав играть сначала «по маленькой», а потом и «в большую».
Одно время, живя в отпуске в Москве, Державин проиграл в карты деньги, присланные матерью на покупку именья, и это едва окончательно его не погубило: поэт «ездил, так сказать с отчаянья, день и ночь по трактирам, искать игры; познакомился с игроками или, лучше, с прикрытыми благопристойными поступками и одеждой разбойниками; у них научился заговорам, как новичков заводить в игру, подборам карт, подделкам и всяким игрецким мошенничествам».
«Впрочем, — прибавляет поэт, — совесть, или лучше сказать, молитвы матери, никогда его (в «Записках» Державин говорит о себе в третьем лице) до того не допускали, чтоб предался он в наглое воровство или в коварное предательство кого-либо из своих приятелей, как другие делывали»; «когда не было денег, никогда в долг не играл, не занимал оных и не старался какими-либо переворотами отыгрываться или обманами, ложью и пустыми о заплате уверениями достать деньги»; «всегда держал своё слово свято, соблюдал при всяком случае верность, справедливость и приязнь».
На помощь к лучшим нравственным инстинктам природы скоро стала приходить и врождённая склонность поэта к стихотворству. «Когда же случалось, что не на что было не токмо играть, но и жить, то, запершись дома, ел хлеб с водой и марал стихи». «Марать стихи» поэт начал ещё в гимназии; по словам самого Державина, чтение книг стало пробуждать в нём охоту к стихотворству. Поступив в военную службу, он переложил на рифмы ходившие между солдатами «площадные прибаски на счёт каждого гвардейского полка».
Впрочем, одновременно с этим поэт занимается и самообразованием; он «старается научиться стихотворству из книги о поэзии Тредьяковского, из прочих авторов, как Ломоносова и Сумарокова». Его привлекает также Козловский, прапорщик того же полка, человек не без литературного дарования. Державину особенно нравилась «лёгкость его слога». Несмотря на то, что среди казарменной обстановки поэт «должен был, хотя и не хотел, выкинуть из головы науки», он продолжает «по ночам, когда все улягутся», читать случайно добытые книги, немецкие и русские. Так Державину удаётся познакомиться с сочинениями Клейста, Гагедорна, Геллерта, Галлера, Клопштока; он начинает переводить в стихах «Телемаха», «Мессиаду» и др.
Лучшие инстинкты натуры, наконец, превозмогли. «Возгнушавшись сам собою», поэт под конец находит выход для своих сил: его спасает Пугачёвщина. В 1773 году главным начальником войск, посланных против Пугачёва, был назначен Бибиков. Державин (незадолго перед тем произведённый в офицеры через десять лет солдатской службы) решается лично явиться к Бибикову перед его отъездом в Казань с просьбой взять его с собой, как казанского уроженца. Бибиков исполняет эту просьбу, и следующие 4 года (1773-1776) Державин проводит на востоке России.
Своим усердием и талантами Державин скоро приобрёл расположение и доверие Бибикова. Почти немедленно по приезде в Казань он пишет речь, которой казанское дворянство отвечало императрице на её рескрипт. Вслед за тем Державин посылается Бибиковым с секретными поручениями сначала в Симбирск и Самару, потом в Саратов. Полная его преданность долгу, необычайная энергия, находчивость и сообразительность очень скоро приобрели общее уважение и среди начальников, и среди подчинённых.
ВАСИЛИЙ АНДРЕЕВИЧ ЖУКОВСКИЙ
(отрывок из статьи)
Поэт страстно полюбил свою старшую ученицу, Марию Протасову. Мечты о взаимной любви и счастии семейной жизни становятся любимыми мотивами его поэзии, но чувству поэта суждено было вскоре принять меланхолический оттенок. «Тесные связи родства усиливали чувство всею близостью родственной привязанности — и в то же время эти самые связи делали любовь невозможною в глазах людей, от которых зависело решение вопроса». Поэту приходилось скрывать свою любовь; она находила себе выход только в поэтических излияниях, не мешая, впрочем, научным его занятиям.
От 1810 года до нас дошло письмо Жуковского к А.И. Тургеневу, показывающее, что поэт продолжал серьёзно работать над своим самообразованием. С особенным усердием он занимается теперь изучением истории, всеобщей и русской, и приобретает в них знания серьёзные и основательные. В 1812 году Жуковский решился просить у Е.А. Протасовой руки старшей дочери, но получил решительный отказ, мотивированный родственными отношениями. Вскоре после того Жуковский уехал в Москву и поступил в ополчение. В лагере под Тарутиным, увлечённый всеобщим патриотическим воодушевлением, он написал своего знаменитого «Певца во стане русских воинов». Новое произведение сразу доставило поэту несравненно большую известность, чем вся предшествовавшая его поэтическая деятельность. В тысячах списков оно разошлось по армии и России. К 1812 году относится и знаменитая баллада «Светлана», — несмотря на своё чисто русское вступление, тоже разрабатывающая основные мотивы Бюргеровской «Леноры».
Военная жизнь Жуковского продолжалась недолго. В конце 1812 года он заболел тифом и в январе 1813-го вышел в отставку. По возвращении в деревню он ещё раз пытался смягчить сердце Е.А. Протасовой, но напрасно. Между тем Мария Протасова, по-видимому, разделяла чувства Жуковского. Суровые отказы матери сильно на неё действовали и отражались на её здоровье, и без того довольно слабом. Ещё больше страдал Жуковский. Его дневник этого времени отчасти открывает перед нами его душевные муки. Скоро, однако, его любовь начинает принимать характер какого-то мистического поклонения. Позднее, в борьбе с препятствиями, которых поэт не мог да и не желал разрушить насильственно, любовь его становится всё более и более платоническою. «Разве мы с Машей, — пишет он в 1814 году, — не на одной земле?.. Разве не можем друг для друга жить и иметь всегда в виду друг друга? Один дом — один свет; одна кровля — одно небо. Не всё ли равно?..»
«Послание императору Александру», написанное Жуковским в 1814 году, навсегда решило его судьбу. Императрица Мария Фёдоровна выразила желание, чтобы поэт приехал в Петербург. Перед своим отъездом Жуковский, по-видимому, вполне уже примирившийся с своею судьбою (незадолго до того он ещё раз говорил с Протасовой и так же неуспешно), писал своему «другу Маше»: «Я никогда не забуду, что всем тем счастием, какое имею в жизни, — обязан тебе, что ты давала лучшие намерения, что всё лучшее во мне было соединено с привязанностью к тебе, — что, наконец, тебе же я обязан самым прекрасным движением сердца, — которое решилось на пожертвование тобой… В мыслях и чувствах постараюсь быть тебя достойным! Всё в жизни — к прекрасному средство!..»
В 1817 году Мария Протасова вышла за профессора Майера. Мечты любви — грустной, меланхолической — и позже продолжают звучать в поэзии Жуковского. С любовью его совершилось отчасти то же, что некогда произошло и с любовью Данте: подобно тому, как Беатриче из флорентийской девушки мало-помалу превратилась в высокое олицетворение католической теологии, предмет любви Жуковского сделался для него символом всего высокого, идеального. После смерти Марии (1823) он пишет её матери: «Её могила — наш алтарь веры… Мысль о ней — религия… Теперь знаю, что такое смерть, но бессмертие стало понятнее. Жизнь не для счастия; жизнь — для души, и следственно, Маша не потеряна. Кто возьмёт её у души? Её здешнюю можно было увидеть глазами, можно было слышать — но её тамошнюю можно видеть душой, её достойною».
«Скорбь о неизвестном, стремленье вдаль, любви тоска, томление разлуки» остались существенными нотами поэзии Жуковского. Характер её почти исключительно зависел от идеально-мистического настроения поэта, вызванного неосуществившимися мечтами о счастливой любви. Обстоятельства времени, сентиментально-меланхолические литературные вкусы, развившиеся в нашем обществе к этому времени, как нельзя лучше пришлись к субъективному, личному чувству Жуковского. Внесением романтического содержания в свою поэзию он значительно расширил утвердившийся до него сентиментализм нашей литературы; но, развивая романтические мотивы, Жуковский опять следовал больше всего указаниям того же чувства…