7 июня. 80 лет назад родился прозаик Валерий Аркадьевич Граждан (07.06.1944, пос.Октябрьский Тюменской обл. — 14.11.2020, г.Ульяновск). Служил в ВМФ на Камчатке. В 1967 году участвовал в походе на плавбазе «Иван Кучеренко» из Севастополя во Владивосток. С 1996 года жил в Ульяновске. Член Союза журналистов России (2007). Написал более 80 морских рассказов.
Автор книг «Горячий поход в холодную войну» (2009), «Невозвращенцы на Луне» (2009), «Военные приключения комендора-подводника старшины Дерябина» (2010), «Кровавая пасть Югры» (2012), «Путешествие на фрегате «Паллада»: взгляд из XXI века» (2014). Исследовал архивы юнг Северного флота из Ульяновской области.
ВСЁ БЫЛО ТАК
(отрывок из воспоминаний)
Как утверждают современники, первый фонтан был пущен мной в 1944 году прямо в лицо хорошенькой учительнице. Она опрометчиво сделала мне «гули-гули», наклонившись над ложем новорождённого. Смотрины тем и завершились.
В войну с мужиками в Приполярной Югре было скучно и некоторое время удавалось быть в авторитете. Но вскоре не без помощи своей мамаши я подался на Юг… Западной Сибири. Там и попридержался у бабушки на молоке и баранине без хлеба, но с картошкой и деревенскими частушками. Всё указанное производилось и содержалось без посторонней помощи. Бабушка была добрая, но глухая и безграмотная. В отличие от меня она верила в Бога, совершенно игнорируя любые формы гностицизма. Грамоте, танцам в луже и мату меня выучили пришедшие с войны фронтовики. За хорошую дикцию поощряли звёздочкой от пилотки, а то и настоящими погонами.
Годам к пяти философские начала от фронтовых гуру меня пресытили, и я записался в библиотеку при клубе. Это тут же отразилось на удалении помёта кур и вывозе навоза на огород зимой. А летом частенько бабушка без особого успеха искала меня с хворостиной. После «напоминания» я искал пришедшую с пастбища, но разбредшуюся невесть где скотину. Нарастал скандал. И книжки пришлось прятать.
— Валерка, ить порублю я эту нехристь! Отышшу и порублю! Ну никакого сладу нету! Читат и читат, — скорее для самой себя сетовала моя благодетельница.
Сказки Пушкина, русские народные и братьев Гримм, сказки Востока и прочие сказы Бажова вскоре отошли на задний план. А я отпросился в школу. Бабушка отговаривать не стала, заведомо чувствуя, что по её не будет. Так что читал я уже легально, но у печки с лучиной. Уроки иногда делал при лампе, когда моя визави пряла пряжу, «штобы карасир зря не жечь».
Учёба в нашей деревне, да и не только в нашей, — была многопрофильной. Вначале с первого по пятый классы, а годом позже — со второго по шестой, и так попеременно все шесть лет. Процесс шёл в двух хатах-мазанках рядом с клубом. Первый, третий и пятый классы — это в первый год (для первоклашек и иже с ними), и они же на следующий год становились чётными, то есть, вторыми, четвёртыми и шестыми. Деревенские ограничивались чаще пятилеткой. Шли в школу с 9-12 лет. Сидели в классах в три ряда: по классу в каждом. Уроки делали разве что с первого класса и едва до четвёртого.
Дядя Петя, безногий герой-лётчик, «вёл» пение со своим баяном и обязательной чекушкой в кармане. Пели в основном мы с Мишкой Подольниковым по вольному репертуару на военные темы. Любимой у дяди Пети была песня: «Подвесивши бомбы, в кабину он сел… улетел чужие громить самолёты». Тут он плакал и пил самогонку из плоской трофейной фляжки. Немецкий, рисование и труд преподавал бывший пленный немец-баварец Шлей с академическим образованием. Этот учил не в пример даже нынешним педагогам. Случалось, что кое-кому из девчат в шестом классе справляли свадьбу. Сам гулял на такой. Не понравилось: незнакомые взрослые целуются, курят самосад и орут. И мы шли на горку кататься.
А когда в библиотеке из непрочитанных книг остались бухучёт и труды Сталина, то тётя Зина сказала: «Валерик, дуй-ка в город, там, я слышала, твоя тётка Анна живёт с мужем. Да и Татьяна где-то там. Видно, твоих родителей не сыскать! А тебе учиться надо!»
Запала мне эта мысль в голову. И однажды зимой, разругавшись вдрызг с бабушкой, опять же на конфессионной ниве, я ушёл на лыжах в райцентр к дядьке Николаю. А с его подачи на санях и в тулупе уже был доставлен к тётке Нюре (она же Анна). Та работала учительницей, муж преподавал прикладную физику и попутно поколачивал беременную в третий раз жёнушку. Наверное, на почве антагонизма предметов или кому утром одевать тапочки. Но уже через неделю я твёрдо уверовал в необходимость изучать испанский язык и переехал к Татьяне Петровне, где в соседской школе его преподавали. Та работала судьёй и к семье была лояльна.
Мне перешила портки её мужа дяди Димы и сводили в баню. А к лету успешно приняли в комсомол и купили сатиновые шаровары. А заодно юридически подкованная тётка намекнула, что я вполне уже могу трудиться по четыре часа в день. К осени моя милость стала столяром-краснодеревщиком на участке глухонемых Омского мебельного комбината. Как тут не помянуть добрым словом Шлея: это он научил тех, кто хотел, ладить табуреты и лыжи-самоделки. Он беспрестанно кашлял и смешно негодовал: «Тьфуй!». И любовь к рисованию, к природе, к красоте труда — тоже он привил, наш незабвенный бывший пленный «немец-перец-колбаса».
НУ, СПАСИБО, НУ, УГОСТИЛИ!
(из флотских рассказов)
Случилось сие «знаменательное» событие на заре атомного флота Камчатки. Лодок было меньше трёх, а женщин на берегу пока не насчитывалось и одной. Общепринято, что в отсутствие прекрасного пола сильный пол почти деградирует. И «шуточки», имеющие хождение на флоте, принимают, мягко говоря, удивительнейшие формы. К примеру, могут заспавшегося по подъёму молодого матроса (это в назидание другим и вовсе не больно, проверено лично на себе) выбросить в открытое для проветривания казармы окно третьего этажа в глубочайший камчатский же снег. К концу физзарядки бедолага выбирался на поверхность с красными, как у гуся лапы, ногами. Стресс напрочь исключал простуду.
Зато информация о таковом прочно оседала в подкорке испытуемого, и матрос, даже став старшиной, при команде «подъём» буквально взлетал над коечкой. И лишь став первостатейным старшиной и выше, а тем более утвердившись в мысли, что он «годок» и ему «положено», блаженно обнимал подушку и после подъёма минут эдак тридцать с гаком.
Здесь оговоримся, что на службе не редкость делать эпистолярные, а то и вовсе исторические надписи, наколки. Самые популярные три буквы, они абсолютно цензурные — это ДМБ, сиречь демобилизация. Другое троебуквие не шибко литературное, но чаще употребляемое. А так как ложки, равно как и чашки, на береговом камбузе подводников общеармейского образца, т.е. алюминиевые, то уж на них-то выплёскивали перлы из числа «ну надо же такому!». Кроме вышеописанных букв пользовались спросом (особенно в учебках): «ищи, курва, мясо!», «не промахнись!». А были и ложки — раритеты.
Но вернёмся к нашим баранам, вернее, к одной из тех многочисленных комиссий, которые наезжают на Камчатку почему-то именно в период хода лососёвых. Мы их, честно говоря, не переваривали: у нас столуются, и нас же, грубо говоря, сношают… Но ведь служба и есть служба. На ней всё как бы «положено», а положенных, как известно, как раз и…
В общем, привели наши начальники прибывших инспектирующих уже высоких начальников в новую столовую попотчевать. А чёрт их принёс к нам по настоянию главенствующего над комиссией адмирала: «Хочу попробовать матросскую пищу!». А чего её пробовать, когда паёк подводников одинаковый, что у офицеров, что у личного состава. Одним словом, кормят на убой, а то и больше. Всего вдосталь: буженина, молоко цельное, сгущёнка, уйма соков, сметана, варенья всякие, а уж масло и сахар мало кто и потреблял. Фрукты, овощи и мясо и вовсе не поедались. А в походе баловали вином и шоколадом. Офицеры питались из одного котла, как в море, так и на берегу. Вот только на офицерской посуде шиш с два что накарябаешь, — она в береговой кают-кампании фаянсовая.
Быстренько, с флотским шиком накрыли столы на всю комиссию. Всё было вкусно и сытно: к борщу — сметана, компот из свежих фруктов, закуска отменная, вот только ложки и чашки — алюминиевые. Не нами заведено: что имеем, в том и подаём. Не бежать же за посудой к офицерам. Да и сами напросились. И ничего, едят, не брезгуют (адмирал-то ест!). Дежурный по камбузу в позе гарсона подле начальства: мало ли что! Впрочем, где вы видели камбуз без «стасиков»? То бишь, без тараканов. Правда, даже старпом, снимая пробу, шибко не возмущался их присутствию в супе, а молча выплёскивал суп с насекомым дежурному на ботинки. И всего-то! Но тут…
Адмирал, начав, что называется, «с места в карьер», видно, проголодался на свежем воздухе, вдруг вроде приостановился, словно озадачился подобно Шекспиру: «Есть или не есть?!». Да так швырнул ЛОЖКУ в борщ, что вся курточка дежурного старшины окропилась свежим блюдом свекольно-сметанного цвета. Наш дежурный старшина был на этот момент по званию «главным», и нам подумалось, что теперь не бывать ему даже старшим матросом. Адмирал, со словами: «Ну, накормили, мать вашу наперекосяк и в триполундры бряк!!!», вскочил из-за стола. Комиссия тотчас удалилась вослед адмиралу. А мы всем камбузным нарядом сгрудились возле адмиральско-матросской чашки. Но криминала, как ни искали, не нашли. Так ПОЧЕМУ он всё-таки швырнул ложку?
И тут нас осенило: «Ах, да, ведь ЛОЖКУ!». Ну, конечно же, впопыхах из сотен ложек попала именно она, с надписью из трёх букв с рекомендацией: «в рот». Старшина побагровел и выразился, не стесняя себя в этажности мата. Как ни странно, но «разбора полётов» не было. Просто обед перенесли в офицерскую кают-кампанию, откуда довольно долго был слышен басовитый смех адмирала и его сподвижников. Наверняка вспоминали свои курсантско-матросские приключения. А воспоминания молодости непременно сопровождаются заразительным флотским смехом. Сие рангами и чинами не регламентируется.