Годовщине начала СВО посвящается
Илья Таранов
В первых числах марта две тысячи двадцать второго года на окраине Гостомеля, посёлка городского типа в Бучанском районе Киевской области Украины, взорвавшийся миномётный снаряд выбил стёкла в частном кирпичном доме. Дремавший в кресле чернявый мужчина средних лет гренадёрского роста в армейской каске с автоматом на коленях молниеносно вскочил и, пригибаясь, бросился из помещения.
Снаряд взорвался со стороны кухни, где в это время второй боец промывал в дуршлаге грибы, хлопотал с обедом для расположившегося в доме парашютно-десантного взвода. Взрывной волной десантника отбросило на пол, и он оглохший выползал наружу, приминая под собой разбросанные по полу магазинные шампиньоны, будто неразорвавшиеся миниатюрные мины.
– Бурят! Живой? – гренадёр выволок контуженного на парадное крыльцо коттеджа. Туда же выскочили с автоматами ещё несколько бойцов.
Бурят зашевелился, открыл глаза:
– Всё нормально, Стрелец! Котелок только гудит словно непрогретый дизель.
Подоспевший на помощь Матрос – парень с рязанской улыбкой из отделения Стрельца – дружески толкнул того:
– Так чего тут разлёгся как падишах? Жми на кухню!
Стрелец отстранился от бойца, осматриваясь:
– Где Кречет?
– Здесь я, пацаны! Танк целый! В него хохлы метили, – послышался голос из-за повалившегося на БМД железного забора.
– Знали, видно, про два ящика с азотом, дьяволы украинские! – то ли пошутил, то ли предположил Матрос. – Разнесли бы и танк, и хату в клочья! И на чём бы мы поехали в магазин?
Боевую машину, наполовину заваленную трубами и профнастилом, испещрённым дырками от польского миномётного снаряда, десантники называли и танком, и бэтэром, и машиной, и бронёй. Всё зависело от ситуации, от военного опыта бойца, от военного звания и ещё чёрт знает от чего. БМД-2 представляла собой военную гусеничную плавающую машину с небольшой башней, на которой были установлены тридцатимиллиметровая пушка и два пулемёта. Как говорил Матрос – бэтэр хоть и не подводная лодка, но гребёт как танк.
– Машину замаскировать под деревьями! – приказал командир взвода с позывным Кречет. Пока Бурят – механик-водитель – запускал танк, Стрелец всматривался в небо; оно было беззвучным и серым, без тонов и полутонов, пахло гарью и пустотой. Булгатня улеглась, взвод вернулся в дом, подручными материалами заделали разбитые окна, а Бурят собрал разбросанные грибы и продолжил кухарить, тряся головой будто солонкой. Всем зверски хотелось есть, особенно здоровому Стрельцу, причём здоровому в разных смыслах: уже в доме Матрос разглядел на каске товарища свежую борозду, оставленную осколком разорвавшейся мины. Стрелец – позывной Егора Жарова – был командиром отделения ПТУР парашютно-десантного батальона дивизии ВДВ вооружённых сил России. Он с интересом рассматривал свою каску.
– Предельно в точку! Наш командир так сладко храпел, что проспал свою смерть! – улыбнулся Матрос.
– Егор в рубашке родился! – вставил Лёха, наводчик стрельцовского отделения.
– В тельняшке! – усмехнулся Стрелец. – В Чечне тоже прошла по касательной!
Из всех ребят отделения Стрелец был самым опытным, прошёл несколько горячих точек, уже не молодой, чуть за сорок, контрактник ВДВ. Бессонные ночи последних дней давали о себе знать, и Стрелец, присевший снова с автоматом в кресло, тут же погрузился в тревожную дрёму. Рядом на стекле журнального столика лежала книга – роман «Шантарам» Грегори Робертса – которую он наугад взял три дня назад с книжной полки и начал читать, пока ребята рассуждали о непонятной им военной тактике командиров. Историей о сбежавшем из тюрьмы австралийском грабителе Стрелец увлёкся, сравнивая жизнь главного героя со своими зигзагами судьбы. Стрельца удивляло большое количество книг на русском языке в домах украинцев. Его беспокоило некое инфернальное понимание происходящего: воюем против дружеского народа – таких же славян, как мы сами. Это не в Аргунском ущелье прислушиваться к отрывистому вокалу кавказского языка. Украинская мова заходила в подсознание без перевода. Поговорить на эту тему ему хотелось, но не с боевыми товарищами, а с гражданскими, лучше всего с Настей, своей любимой подругой, лившей долгие слёзы, когда Егору удавалось пооткровенничать с ней по мобильнику. А ведь права она была, когда в феврале убеждала, что наши войска вот-вот зайдут на Украину: «Вот и подруга Наташка из Донецка мне звонила. Наши отцы служили в одной войсковой части. У них все с нетерпением ждут российскую армию вот уже восемь лет».
Пути Господни неисповедимы, и эта библейская истина, ставшая крылатым выражением, не раз доказывала Жарову невозможность предвидеть повороты судьбы. Ещё в двадцать первом году после тактических военных учений в Казахстане и Крыму Жаров почувствовал усталость, прошёл военно-врачебную комиссию и планировал уволиться из ВДВ. Он рисовал в воображении новую жизнь, а главное – психологически был к ней готов. На тот момент Егор Жаров с позывным Стрелец был командиром боевой машины, опыта хоть отбавляй; и когда командир батальона огласил приказ об очередных внеплановых учениях в Белоруссии по приведению подразделений в высшую степень боевой готовности и пообещал отпуск сразу после возвращения в часть, у Стрельца сработал рефлекс беспрекословно выполнять приказы командиров. Это воинский долг, сформированный присягой, воинским уставом, волей и выдержкой. Тут даже не рефлексивные действия, а образ мышления. Это надо прочувствовать на своей шкуре, врасти в свой батальон, роту, взвод, в своих пацанов, таких как Матрос, Бурят, Лёха. Ощериться, как зверь, при виде врага и близости смерти!
В середине февраля три бригады ВДВ вылетели на Илах с аэродрома Восточный в Белоруссию. Жаров был в бодром настроении – как-никак последнее учение перед увольнением, Бог дал время пообщаться с товарищами и снова побывать в братской стране. Матрос толкнул Стрельца в плечо: «Стрелец, что за водоём?» Жаров наклонился к иллюминатору: «Днепр, под нами Могилёв». Жарову всегда было неуютно в самолётах. Ему бы трон вместо самолётного кресла, в котором он то выдвигал ноги в проход, то подкрючивал под сиденье.
На аэродроме их ждали комфортабельные Икарусы, будто для экскурсии, но часа через полтора дороги они перегрузились на военные Камазы и прибыли в Хойники, небольшой белорусский городок недалеко от Украины. Разбили лагерь в лесу: поставили солдатские и штабные палатки, натянули маскировочные сетки, заготовили дрова, растопили полевые печки, оборудовали полевые кухни и мобильный госпиталь. Погода в южной части Белоруссии была комфортной для февраля: температура минус два-три градуса. Лежал неглубокий снег, ветер слегка теребил тёмно-зелёный полог палаток. Лёха и Матрос ставили печку: гремели съёмными ножками, дымоходами, выдвигали зольник. Некондиционные дрова с корочкой льда засунули под печку сушить. В пасти нержавеющего чудища вспыхнул огонь. Бурят удовлетворённо открыл-закрыл круглую дверцу:
– Живём, пацаны!
Матрос добавил: «Предельно в точку! Теперь не будем жить как свиньи в берлоге». Стрелец усмехнулся:
– Теперь не накажут кого попало.
Жаров часто думал в последние годы о так называемых тяготах армейской службы. В его подсознании эти тяготы не являлись психологическим дискомфортом от армейского быта и физической усталости. Как ни странно, это была зависть к гражданским, прозябающим в мелочных интригах и тусовках, в показушных смыслах свободной жизни. Эти эмоциональные всполохи быстро проходили, но повторялись во время длительных отпусков. Летом прошлого года это раздражённое состояние как рукой сняло, когда он познакомился в ночном клубе с потрясающей девушкой. Жаров иногда натыкался на таких в соцсетях, разглядывая их атмосферное селфи. Вот их блуждание в виртуальных мирах и было той тяготой армейской жизни, которая подчас тревожила Жарова.
В июле он отправился с давним другом Пашей в ночное кафе в надежде встретить блуждающую в грёзах блондинку – а что греха таить – Жаров уж два года был в разводе с женой. Паше напротив хотелось пообщаться с другом, расспросить о службе, вспомнить свои подвиги в Сирии. Паша был одного роста с Егором, массивнее, как и положено спортсмену боевого самбо, раньше служил в разведбате, а теперь в учебном центре, куда хотел перевестись в будущем Жаров. Он рассказал Паше о недавних учениях в Крыму. Паша провёл аналогию с учениями в Казахстане перед сирийской операцией. В первые часы российского вмешательства в конфликт – гражданскую войну в Сирии – НАТО было в полном шоке. Барак Обама высказался, что Сирия станет «трясиной» для российского президента Владимира Путина – очередным Вьетнамом! Но Россия сохранила целостность восточной страны и спасла Башара Асада. Паша заметил, что наши потери были минимальными.
Жаров слушал вполуха. В дальнем углу зала оживлённо беседовали две подруги – брюнетка и милая блондинка лет тридцати. Он пригласил блондинку на медленный танец и целиком отдался её весёлому обаянию. Если бы в тот момент ему дали разобрать и собрать автомат, он бы не вспомнил последовательность. «Приятная музыка», – начал Жаров тактический манёвр. Мужчины продумывают свои шаги, а женщины – походку! Настя, которую он осторожно придерживал за талию крепкими ручищами, милым взглядом поражала могучего льва, причём так беззаботно, что Жарову стало в один момент комфортно, как после раскрытия парашюта. Весь вечер она по-доброму прикалывалась над новым знакомым, явно желая ограничиться лёгким флиртом. Жаров вспомнил анекдот: «Товарищ капитан, ефрейтор Петров выпрыгнул из самолёта без парашюта! – Как? Опять?!» Анекдот рассмешил Настю: «Никак не могу понять – лучшие годы моей жизни закончились или ещё не начинались?»
Жаров с головой окунулся в тихий омут любви, постепенно влюбляя в себя Настю. Позже она ему открылась, что сторонилась военных людей. Сама из семьи военнослужащего: отец – полковник российской армии, и она видела сложность отношений в семье из-за его частых отлучек по службе.
Именно ей каждый день Жаров звонил из Белоруссии. Своим взволнованным голосом она наполняла его сердце теплом и тревогой: «А ты точно на учениях? У нас ходят слухи про войну с Украиной».
В непризнанной Донецкой Народной Республике весь январь и февраль царила паника, о которой непосвящённые люди мало что знали. Ну говорят в новостях об очередных обстрелах украинской артиллерией Донецка, ну погибают мирные жители, но ведь это где-то у чёрта на Куличках! Жаров привык не к войне – Чечня осталась в далёком прошлом, он привык к ожиданию войны. От слухов не спрятаться, разговоры разговаривали, как шутили бойцы, но серьёзные боевые задачи не ставились. Матрос всегда шутил по этому поводу:
– Полковники не бегают, так как в мирное время вызывают смех, а в военное – панику.
– Не паникуй, милая! – отвечал Жаров Насте.
…В Кировском районе Донецка в доме на углу улиц Яковлева и Саврасова молодая женщина, прижимая плечом к уху телефон, заливала кефиром накрошенный в тарелку хлеб:
– Спасибо, Настенька, сейчас покормлю Брынзу и побегу работу работать, по пути в аптеку, в магазин, мои просили пластырей, бинтиков, таблеточек от живота, чайку, сахарку, сигарет. В общем, всякого всего, чего добуду. Носочков баба Вера с подружками-соседками навязали ворох. Смеются – мы спицами воюем!.. У моей Маришки из бухгалтерии муж сегодня заскочит к нам и отвезёт посылочку хлопчикам на блокпост. Они планировали приехать домой на денёк-другой, да говорят, украинские войска зашевелились. Мы все тут молим Бога, чтоб ваша армия поскорее пришла. Слухов много!.. Как твой Жаров? На учениях?! Ну пока, дорогая! – она убрала телефон и наклонилась к пушистой кошке. – Брынзулька, ну потерпи, глупая, отдавлю твою лапку.
Молодая женщина подхватила пакет и сумку, выскочила в подъезд, хлопая дверью. Этажом ниже сухонькая бабушка с добродушными смешливыми глазами высунулась из своей квартиры:
– Ой, Наташенька, доброе утречко! Ты про меня небось не забыла?
– Здра-асти, баба Вера! – театрально растягивая слова, улыбнулась женщина. – Сегодня ваше рукоделие поедет на фронт! – она раскрыла пакет, в котором аккуратно лежали три пары шерстяных носков. – Буду поздно, подруге надо помочь с детишками. Своих-то я отправила с мамой в Россию – в Подмосковье сейчас они. Занесу вам и хлебушек, и таблетки, и расскажу всё подробнее. Вчера опять обстреляли город. Возле рынка убило трёх человек. Вот ключики от квартиры. Брынзульку мою не забудьте навещать, если вдруг не вернусь.
– Не приведи Господь, Наташенька! – баба Вера неуклюже протянула вперёд руки и обняла женщину. – С Богом, милая!
По сути на территории Украины шла затяжная гражданская война, но украинские СМИ преподносили это с точностью до наоборот. Якобы ополченцы ДНР и русские оккупанты сами обстреливают эти территории, а потом хоронят убитых и ставят им гранитные памятники. А Настя перелопачивала эту инфу, пыталась даже писать коменты в фейсбуке на этот бред украинских фрэдов. По профессии юрист, она и писала с юридическим оттенком без злобы, но натыкалась на такие айсберги очумелого негатива, что просто блокировала контакт, а потом долго не могла уснуть.
Жаров чувствовал возрастающее напряжение в военном лагере. Командиры батальонов становились всё суровее, а учения всё не начинались. На вопросы своих бойцов он кратко отвечал словами комбата: «Будут приказы, будем выполнять. Сначала сложим цифры в буквы!». Жаров после разговора с Настей стал вспоминать две тысячи четырнадцатый год. На большом десантном корабле он в составе бригады прибыл из Новороссийска в Крым. Ночью десантировались и колонной совершили марш-бросок вглубь полуострова в район села Перевальное. Наши морпехи пришли раньше и были на позициях, там же стояли российские танки. Украинская войсковая часть располагалась выше села у подножья Чатыр-Дага. Жаровская бригада подошла на усиление и расставила технику выше танковых позиций. «Поливать горы в случае атаки с севера! Стоять насмерть!» – приказал комбат. Оштукатуренные кирпичные заборы с колючей проволокой по периметру, белые кирпичные двухэтажные строения, церквушка с зелёным куполом, казармы, КПП, наблюдательные вышки – всё было будто знакомым и родным. Кроме гарнизона на территории городка стояла украинская десантная бригада, совершившая полевой выход с материковой Украины. Красивые горные пейзажи на горизонте – и те выглядели зловеще. Мандраж был, как ни бравировал Матрос: «Предельно в точку! Крым, пацаны, считай наш!» Нормальный страх, разгоняющий по телу адреналин, но не малодушие. В какой-то миг Жарову показалось, что небесной силой отключили все звуки, чтобы вслушаться в учащённое дыхание военных людей в камуфляже. Уже потом Жаров узнал, что была команда на штурм гарнизона, но именно комбат оттягивал выполнение. Как донесло солдатское радио, командиры украинской бригады и российской хорошо знали друг друга по военному училищу и были однокашниками. Впрочем, стояние у Чатыр-Дага длилось недолго, прошли переговоры и украинский гарнизон сдался. Им дали коридор, они очистили казармы, загрузились на технику и уехали на материк. Крым стал российским, каким и был сотни лет…
Могли астрологи предположить, что двадцать первое февраля две тысячи двадцать второго года будет переломным в движении России по своей привычной орбите? В какие звёздные квадраты вошёл воинственный Марс, притянутый зловещим Сатурном, утверждать никто не возьмётся. В этот день с космической скоростью стали разлетаться шокирующие новости. Глава Донецкой Народной Республики Денис Пушилин попросил президента России Владимира Путина признать ДНР как независимое государство. Следом Леонид Пасечник – глава Луганской Народной Республики – сделал аналогичное заявление.
Вечерняя Москва жила своей обычной деловой шумной жизнью. В гулком метрополитене не стихал поток пассажиров, пробки из дешёвых и дорогих иномарок наполняли проспекты и улицы увертюрами сигналов, молодёжь спешила на зимние катки, в Макдональдсы и Бургерные, состоятельные москвичи собирались в рестораны с европейской и восточной кухней на Тверском бульваре.
В Кремле Глава Российского государства Владимир Владимирович Путин собрал Совет Безопасности РФ. Он бодрой походкой по-военному зашёл в белоснежный просторный зал с высокими колоннами. Президент был в безупречно сидящем чёрном строгом костюме. Путин выступал коротко, ёмко, без сентенций и наигранности, суть сводилась к следующему: после госпереворота на Украине в две тысячи четырнадцатом году часть населения этой страны не приняла этот антиконституционный и кровавый переворот, в ходе которого погибло много ни в чём не повинных людей. Ход последних событий показывает, что нынешние власти Украины не собираются исполнять минские соглашения…
Настя вечером заехала к отцу рассказать о Жарове, послушать мнение полковника в отставке о последних неординарных новостях. У него всегда было суровое выражение лица, по которому понять его душевное состояние постороннему было сложно. Настя ожидала увидеть встревоженного человека, но с удивлением обнаружила отца в приподнятом настроении. Он говорил вразрез с её мыслями:
– Пойми, Россия обречена на войну потому, что если она огромная, сильная и богатая, то и вести себя должна соответственно! Чревато слыть бесхитростным Иваном из-под Рязани, получившим крупное наследство. Ловкие дядьки оберут до нитки… Вот Шойгу сейчас сообщил, что со стороны Украины на границах с Донбассом сосредоточены почти шестьдесят тысяч военнослужащих. Джавелинов на Украине уже больше, чем в некоторых странах НАТО.
– Так что, папа, будет война? Жаров сейчас на учениях в Белоруссии!
– Да, Настенька, пахнет жареным. Признание республик Донбасса автоматически не выключает западную адскую машину, работающую на разрушение России. И если этот зверский механизм невозможно отключить, то необходимо его уничтожить! Наш главнокомандующий, надеюсь, такой приказ подпишет!
День защитника Отечества для бригады ВДВ выдался хлопотным и пасмурным. Приводили в порядок амуницию, получали оружие. Отделение Жарова получило Корнет, ракеты, гранаты, сухпайки. Жаров стал мудрить с дополнительными карманами, куда запихивал распотрошённые пайки. По приказу командира роты бойцы пришивали на рукава георгиевские ленты, приматывали полосы серого скотча, квадратами приклеивали его на каски. Все понимали, что будет заброска. Вечером в штабе у начальника части с комбатами прошло совещание. Позже командир штурмовой роты собрал своих бойцов и поставил задачу:
– Летим на аэродром Васильки. Это Украина! Нам приданы сапёры. Высаживаемся, совершаем марш-бросок два километра, делаем брешь в заборе, захватываем аэродром.
После паузы раздался неразборчивый гул голосов.
– Наконец-то нам дали приказ наступать, – театрально произнёс Матрос. Жаров, переваривая приказ, мысленно схватился за голову и высказал свои сомнения:
– Товарищ майор, хочу уточнить боевую задачу. Как вы представляете марш-бросок моего отделения с птурами и ракетами без бэтэра? На мне броник, рюкзак с сухпайками, восемь магазинов, гранаты, спальник и автомат. А у кого-то за спиной РПГ. Остальные ракеты кто будет тащить? – Жаров реально оценивал обстановку, за это его ценили командиры и уважали бойцы. Арифметика в данной ситуации простая: боевые машины, как было известно, перекинуты ещё первого февраля к границе Белоруссии, ближе к району Чернобыля.
– Предельно в точку! – улыбался Матрос. – Вопросов нет, когда ответ налицо: два километра бежать с тяжёлой установкой Корнет, которую тащат два бойца отделения – оператор и наводчик. По одной ракете тащит командир и механик, а кто берёт ещё четыре ракеты по тридцать кило каждая?
– Помогут снайпера! – отрезал ротный. Он всегда говорил просто и убедительно. Все, кто любил ротного – а любили его все – глянули в сторону снайперов. Жаров удовлетворённо кивнул:
– Разрешите приступить к обучению новобранцев?
Ротный в долгу не остался:
– Главное, не убегай от снайпера – умрёшь потным и уставшим.
Вечером в штабной палатке собралось командование батальона. Заместитель комбата говорил:
– На Западе считают, что место России в странах третьего мира. За наше место под солнцем нужно драться!
Комбат заметно нервничал:
– У меня давно нет иллюзий по поводу англосакской банды и НАТО в частности. Наш Главком дал приказ действовать в интересах страны – всё, цирк окончен! Главное – сложите цифры в буквы и рации проверьте, чтобы безмолвием не подмочить нашу репутацию. А драться мы умеем даже голыми руками. Ребята! Завтра идём защищать своих!
Утренний подъём двадцать четвёртого февраля объявили в половине пятого. Жаров ночью много ворочался, определённое беспокойство перед выполнением боевой задачи давало знать, уснул ближе к полуночи и поднялся с усилием. Хмурое зябкое утро встретило батальон на построении порывистым ветром. Молча погрузились в военные Камазы с тентованным кузовом, доехали до трассы. Вдоль дороги замерли десантно-транспортные вертолёты Ми-8. Жаров любил эти железные живучие вертушки. Построились повертолётно, комбат огласил приказ:
– Ребятки, наш Главнокомандующий объявил Специальную Военную Операцию против нацистского режима братской Украины. Задача нашего батальона – выдвинуться в район Гостомеля под Киевом и захватить аэропорт Антонова, ждать прихода пятой армии. Максимально беречь себя и гражданское население.
Новая задача успокоила Жарова. Высадка десанта должна произойти прямо на аэродроме, безопасность приземления вертолётов обеспечивает отдельный разведполк, а марш-бросок совершать не придётся. Напряжённое хмурое лицо комбата не давало повода для шуток и обсуждений приказа. Вылет назначили на восемь, но поднялись в небо только в одиннадцать. Летели над Днепром совсем низко, опасаясь обстрела. Когда оказывались над лесом, пересекая речные изгибы, вертолёт выпускал тепловые ловушки. Жаров не знал, где и когда пересекли украинскую границу; лица ребят были сосредоточенными, большинство сидело неподвижно с закрытыми глазами. Гул двух газотурбинных двигателей и шум винтов заполняли всё пространство, казалось, что само серое полотно Днепра движется и гудит как гигантская конвейерная лента. Жаров боялся обстрела ракетами, по его телу бегали нервные импульсы, подготавливая организм к действиям, сосредотачивая мысли на боевой тактике, включая реакции самосохранения и концентрации. Однако была некая уверенность, что всё произойдет без боя, как в Крыму.
Группа вертолётов пролетела над Гостомелем и через несколько километров лесопосадок и полей открылось серое поле аэродрома с длинной взлётно-посадочной полосой, рулёжкой, бетонкой для стоянки гражданских самолётов, множеством ангаров, строений и несколькими очагами густого чёрного дыма: видимо, уже шли бои и разрывались снаряды. Вертушки выстроились в карусель: зависали над полем, резко приземлялись и, высадив десант, улетали.
Вторая парашютно-десантная рота, в составе которой было отделение Жарова, высадилась на краю аэродрома, где стояло двухэтажное техническое здание, похожее на пожарное депо. В взвихряющихся струях воздуха Жаров спрыгнул первым, пригнулся, пробежал пару шагов, осматривая местность через прицел автомата: вокруг невысокие ели и редкие кустарники, в ближайшей видимости ни военных, ни гражданских он не обнаружил. Вдали слышалась стрельба и взрывы. «Кречет, я Стрелец, противника не наблюдаю». «Кречет, я Амур, правая отсечка пятьсот метров по взлётке, захватить здание». Рация постоянно работала, её треск вливался в общий гул боя. «Ребята, кто меня слышит! Скажите всем, гражданских не трогать. Отсечка… дальность километр. Эрпэгэ работать!» Жаров чувствовал накал боя в районе КПП и контрольно-диспетчерского пункта. Там работала четвёртая рота и отдельный разведполк, который входил в состав объединённой тактической группы. Бригада спецназа захватывала военные казармы украинской нацгвардии. Вторая рота продвигалась к зданию, когда появились украинские Ми-24 и обстреляли десантников. «Ребята, птички не наши!» – скрипела рация. Десантники открыли ответный огонь, в одночасье небо стало враждебным, низко промчался украинский Миг-29, а следом две Сушки сбросили бомбы. Жаров выпустил по ним всю обойму, и другие бойцы отчаянно полоскали очередями хмурое небо. В этой адовой кутерьме, как ни странно, обошлось одним лёгким трёхсотым. Вскоре появились российские Су-35 и всех птичек сдуло к западу. Комбат дал команду второй роте окапываться и ставить Корнет на крыше здания. Жаров с Матросом подняли противотанковую установку по пожарной лестнице и замаскировали подручным хламом.
– Труба на позиции, – доложил Жаров.
Украинская нацгвардия, охранявшая аэродром, в спешке отступила. Стратегический план захвата аэропорта успешно был выполнен, о чём комбат доложил в штаб, а батальон занял круговую оборону. Наступила ночь, где-то слышалась перестрелка, но к полночи стихло. Жаров с Матросом лежали на крыше возле Корнета, рядом Лёха с кортом. Странно, но свет в здании включить, как ни пытались, не могли. Ветер немного стих, из-за облачности звёзд видно не было, а воцарившаяся тишина казалась сюрреалистической картиной, никак не вязавшейся в сознании с последними событиями, пролетевшими как цунами. Жаров оглядывал периметр в прибор ночного видения, когда послышалось жужжание и над головой в фиолетовом пространстве возник красный огонёк.
– Дрон, – шепнул Матрос. – Не наш, хохлятский! Тихо жужжит, зараза, как майский жук. Наш здоровее и гудит как хреновый вентилятор.
– Может, сбить?
– Засветимся!
Разведывательный дрон испарился, Жаров доложил по рации о беспилотном противнике.
Блашники – отделение БПЛА – вышли на крышу со своим беспилотником самолётного типа. Пришла смена, Жаров передал дежурство и возвратился с товарищем в здание. Ещё вечером десантники закрыли все чёрные входы на случай внезапной атаки противника. Жаров с фонарём продвигался по коридору, и в этот момент во всём здании включился свет. Из правой комнаты выскочил в проход Диман, молодой парень из отделения блашников. Жаров услышал взрыв в дальней комнате, увидел отброшенного к стене Димана, почувствовал жар взрывной волны и бросился на пол. Ребята на крыше рассекли темноту пулемётной очередью. Наступившая следом тишина гулко зазвенела в ушных перепонках, медленно растворяясь вязким эхом в едком воздухе. Жаров явственно услышал снаружи щелчок, и следом две ручные гранаты влетели в здание. Десантники бросились к окнам и стали наугад стрелять. Ситуация была крайне невыгодной: в освещённом изнутри здании все были как на ладони. Краем глаза он видел, как над Диманом склонился Матрос, и понял, что у них двухсотый. Из соседних окон химики палили из огнемётов. Ротный приказал покинуть помещения, а через минуту здание накрыл массированный миномётный обстрел. Огонь вырвался из окон и перекинулся на крышу. Рота получила приказ отступить к КПП и там окопаться. «Чем глубже мы закопаемся, тем меньше нас убьют», – пыхтел Матрос, а Стрелец усмехнулся: «Хватит разговаривать с лопатой. Команду отбой пропустим». Поначалу разгорячённым бойцам было жарко, сон не шёл, мысли в возбуждённом мозгу закипали как металл в доменной печи, хотелось разговаривать, не оставаясь один на один с вихрем переживаний, так внезапно обрушившемся на десантников. Жаров достал портативный разогреватель, вскрыл упаковку, извлёк металлический таганок, отогнул ножки, воспламенил таблетку сухого горючего и поставил кружку с водой:
– Чайку попьём, Матрос!
– Предельно в точку, командир! Денёк был жарким. Попали в переплёт… Ты видел лица необстрелянных пацанов? Витька из третьей роты похоже лихорадка накрыла.
– Всем страшно, Матрос, даже нам с тобой. Но у нас разные страхи. По тебе вот ничего как бы и не видно, но жилы-то подрагивают. У меня такая же канитель.
– Предельно в точку, Стрелец! Мать бы узнала, где я сейчас – в обморок бы упала… Не уснём до рассвета, а надо…
Утром, сделав вылазку к сгоревшему наполовину зданию, десантники прочесали периметр, сняли с крыши разбитый Корнет, вынесли убитого товарища, собрали брошенные вещи. Рюкзак Жарова ещё дымился в углу комнаты, и кроме сапог, чудом уцелевших, ничего другого забрать не удалось.
Сколько было двухсотых и трёхсотых, был ли разбор полётов на уровне начальника штаба по ночному инциденту, Егор не знал. «Недооценили мы врага!», – тяжело вздохнул ротный, а Матрос добавил: «Не сложили цифры в буквы, как приказал комбат, вот и погиб Диман!»
Два дня их рота сидела в окопах, постреливая по неприятельским дронам, кружившим над аэродромом словно стрекозы в жаркий летний день на пруду. «Дронов у хохлов, как у дурака махорки», – удивлялся Матрос.
Всушники на территорию аэропорта не прорывались, палили из-за забора и быстро уходили от ответного огня. Жаров позаимствовал Фагот – противотанковую установку классом ниже, чем Корнет – у ребят из парашютно-десантной роты. Комбат приказал ему отработать элеватор – так они называли непонятное трёхэтажное сооружение-башню метров в ста от аэропорта. По всей видимости там засел украинский наводчик, благодаря ему всушники неожиданно и прицельно забрасывали российских военных гранатами и миномётными снарядами. Жаров поставил установку недалеко от КПП, Матрос притащил ракету, Лёха навёл лазерный прицел, но в это время из-за забора ударила пулемётная очередь и полетели гранаты. Жаров почувствовал сильный хлёсткий удар в бок, будто с разбега наткнулся на торчащую из земли сваю, но бронежилет защитил. Он отполз за железный столб и оттуда открыл ответный огонь. Когда атака стихла, Егор не стал рисковать и поставил Фагот на бугре подальше от забора и быстро отработал по элеватору тремя ракетами. Сооружение превратилось в разрушенный замок Дракулы. «Предельно в точку, Стрелец!» – хмыкнул Матрос. С этого времени стихийные атаки возле КПП стихли. Занятый аэропорт удерживали порядка двухсот российских военных.
Вскоре стали подтягиваться колонны военной техники: бронетранспортёры, Уралы, Камазы. Отделение Жарова получило новый Корнет и боеприпасы. Командиры отрабатывали боевое слаживание подразделений, обсуждали тактические ошибки при взятии аэропорта. Комбат говорил:
– Противник не идёт в лобовую атаку, действует маленькими группами из-за угла! Такие углы могут быть круглыми – надо складывать цифры в буквы и опережать противника. Когда я участвовал в освобождении Восточной Гуты в Сирии, мы тщательно разведывали позиции боевиков, в том числе беспилотниками, работала наша арта, потом штурмовые группы. Тут такая же картина маслом, ребятки! Противника нельзя недооценивать. Об этом должен знать каждый генерал.
– А они знают, товарищ комбат? – в штабной комнате раздался сдавленный хохот.
Жаров по-доброму посмеивался над замысловатыми фразами комбата, но уважал его за храбрую прямоту и справедливое отношение к подчинённым. Справедливым быть трудно, злым – легко!
В огромном открытом ангаре правее от бетонки внимание десантников привлекал огромный Ан-225 «Мрия», самый большой и грузоподъёмный самолёт за всю историю мировой авиации. Спроектирован и построен гигант был ещё в СССР на Киевском механическом заводе. Полукруглая крыша ангара размером с футбольное поле накрывала гигантскую тушу весом почти триста тонн. Крылья размахом под девяносто метров склонялись к земле как ветви старой яблони с налившимися соком крупными яблоками – на каждом крыле по три турбины. «Это не самолёт, а огромное пузо с окнами», – шутил Матрос. У Жарова крутилась назойливая фраза: «Мрия – малярия, война – аритмия».
Пришедшую военную технику расставили как перед парадом между ангарами и гражданскими самолётами на бетонных площадках, приготавливаясь к марш-броску на Гостомель. Прав был комбат, предупреждая об углах и окружностях. Блашники после хорошей комбатовской взбучки круглосуточно запускали беспилотники, отслеживали подходы к аэропорту, и часто наша десантура эффективно и вовремя встречала противника на подходе. Но кто бы мог предположить, что в кабине самого большого самолёта в мире тихо щебетала молодая парочка – парень и его подруга, и по мобильнику передавала информацию о всех передвижениях наших десантников украинской разведке.
Отделение Жарова соединилось со своим батальоном, а тактическую группу, в которую оно входило при захвате аэродрома, расформировали, планируя тактику захвата населённого пункта. Несколько десантных рот собрались на построение возле техники на бетонке и долго ждали штабное начальство. Жаров со своими бойцами находился в многоэтажном здании инженерных служб на территории аэропорта, когда начался шквальный артиллерийский обстрел. Первые снаряды летели в скопление российской бронетехники. В районе ангаров начался ад – взрывы следовали один за другим, смешиваясь со скрежетом металла, падением обломков техники, бетона, конструкций зданий, дыма и гари. Массированный обстрел был неожиданным, перемалывал не только военную технику, но и гражданские самолёты. Механик-водитель Бурят, как он сам потом рассказывал, оказался в эпицентре взрывов, проводя технические работы ходовой части бэтэра, заправляя ГСМ, как и ещё несколько водителей машин. Сказать, что Бурят испугался, пришёл в ужас – ни о чём. Он ощутил страшный вакуум внутри себя, и мозг перестал думать как обычно, а включил дремавшие реакции человеческих сверхспособностей. Он бессознательно рванул на своей машине в ангар к «Мрии», но снаряд попал в кабину самолёта, разнёс её внутренности, а носовая часть фюзеляжа отвалилась, ткнувшись тупым носом в бетон. Вихрь огня прошёл под брюхом самолёта, выжигая резиновые покрышки шасси. Потом уже, вынося трёхсотых и двухсотых, разбираясь с разбитыми машинами, Жаров видел разбомбленную «Мрию» и рядом убитого парня – наводчика, который пытался выбраться из горевшего самолёта. Ребята из разведполка рассказали про найденную девушку, сгоревшую в самолёте. Было ли попадание в «Мрию» случайным, одному Богу известно. Так же, как и вопрос: «А где были рэровцы?»
В голове у Жарова с утра третьего марта опять крутилась песня Высоцкого: «Наконец-то нам дали приказ наступать…» Накануне комбат собрал командиров:
– Всё, ребятки, пока вшами не обзавелись, снимаемся с окопов и идём штурмовать Гостомель.
Как только на следующий день поступила команда «На броню» и колонна бронетехники зашла в пригород, по ней начался миномётный обстрел. Два штурмовых батальона, парашютно-десантный батальон и батальон спецназа зачищали пустующие дома, из некоторых открывали огонь и убегали военные, из других убегали гражданские – наводчики. Шли позиционные бои. Пришлось закрепиться на занятых позициях и два дня ночевать в пригороде. Жаровский взвод расположился в пустующем коттедже. Комбат предупредил:
– Углы не задевать, мебель не царапать, приду, лично сложу цифры в буквы!
Жаров, просматривая на полках книги, наткнулся на какой-то исторический том, где рассказывалось, что на берегах Днепра зарождалась Древняя Русь, история которой неисчерпаема, непостижима в своём христианском предназначении. Жаров нащупал свой нательный крест, поцеловал его и перекрестился.
Томительное ожидание длилось недолго, и батальоны вновь пошли штурмовать Гостомель. Первой выдвинулась пятая рота второго штурмового батальона, следом заходил третий. Двигались по Свято-Покровской улице к центру городка, расположившегося на берегах неширокой реки Ирпень и её притока Рокач.
Батальоны за мостом заняли позиции. Слева – светлое строение Покровской церкви, справа – парк, дальше гостомельский горсовет с зелёной крышей. Город будто вымер, растворяясь в серости мартовского облачного дня. Трещали рации: «Противника не наблюдаю», «Пятая рота – вперёд, вторая прикрывает. Гражданских не трогать!» Гусеничные машины БМД-2, урча дизелями и наполняя местность едкими выхлопными газами проползли мимо памятника ликвидаторам аварии в Чернобыле, продуктового рынка и подходили к перекрёстку. Надо ли повторять приказ комбата об углах и окружностях? Кому-то движение российских батальонов по Свято-Покровской улице показалось триумфальным шествием, но только не противнику. Техника ползла, десантники шли под её прикрытием, но внезапный миномётный и автоматный обстрел смыл все иллюзии. Пятая рота нарвалась на засаду. Первый бронетранспортёр рванул вперёд, но, получив прямое попадание, встал как вкопанный, будто врезался в невидимую стену. За перекрёстком всушники организовали блокпост и поливали огнём наступающих. Слева из-за прикрытия кирпичных зданий украинский танк Т-72 поджигал одну бронемашину за другой. Вторая рота, шедшая сзади, не пошла в обход справа, в тыл, а поспешила на подмогу в лобовую. К завершению бед начинались сумерки, пятая рота пыталась закрепиться, но позиция противника была тактически выгоднее, и украинские войска просто уничтожали пятую роту. БМД-4 парашютно-десантного батальона шли в сотнях метров сзади. Жаров слышал шум боя, слышал команды по рации и понимал, что ребята попали в серьёзный замес. Его рота поспешила на помощь, но в районе автосервиса нарвалась на минометный обстрел и отступила. Первый бэтэр был подбит, бросок вперёд перекрыли взрывы, ротный приказал Стрельцу и всем бойцам отступить и занять позиции за церковью. Батальоны рассредоточились справа и слева от дороги. Наступала ночь. Бойцы первого батальона попытались сделать вылазку и забрать раненых и убитых, но были отсечены противником. Жаров с Лёхой заняли позицию справа от церкви. В воздухе пахло гарью и порохом. В голове у Егора опять навязчиво крутилась непонятно откуда появившаяся фраза: «Мрия – малярия, война – аритмия!»
Бурят не сразу понял, что его БМД попала под обстрел. Когда снаряд подорвал машину, он подумал, что врезался в бетонный блок и поспешно выбрался наружу. Скатившись по броне и укрывшись от пуль за гусеницы, он увидел двух раненых бойцов. Один просил пить, но через минуту умер. Второй поначалу дышал, но, когда Бурят попытался его подтащить ближе к бэтэру, откинул голову и затих. Оценив обстановку, Бурят отбросил мысль лезть на броню и решил кого-нибудь позвать на помощь. Кроме убитых товарищей он никого не обнаружил, взрывы отдалялись, темнело. Бурят отполз от дороги, добрался до ближайшего здания, забрался внутрь и упал на пол. Мыслей никаких не было, его бил озноб, сердце сильно стучало, он сжался в комок и замер, превращаясь в какой-то бессмысленный кокон, растворился в тёмном киселе небытия и отключился, погрузившись в тяжёлый сон. Механик-водитель первой машины Толя Сизый, оглушённый и контуженный, не стал выбираться наружу. Стрелок при попытке вылезти из башни был убит, и его тело упало в кресло механика-водителя. Сизый забрался в угол машины и стал ждать своих. Шум боя стих, просвет люка темнел, когда он услышал снаружи украинский говор. На башню забрались двое и стали снимать пулемёт и ленту с патронами. Сизый вжался в железо, пытаясь врасти в перегородку. В люке мелькнул силуэт, кто-то сверху заглянул, что-то сказал про убитого. Сизый услышал характерный щелчок, следом на мёртвого упала граната, раздался взрыв.
Бурят, очнувшись утром от толчка, увидел украинских военных. Они выволокли его на улицу, провели мимо подбитых машин и тел убитых товарищей, толкнули, приказав встать на колени.
Наша арта разбила украинский танк, но миномётный обстрел продолжался дня два. Лишь на третий день десантники оттеснили гостомельский гарнизон нацгвардии за Ирпень в посёлок Горенка на самую окраину Киева и забрали двухсотых. У многих были пробиты затылки выстрелами через каску – украинцы добивали раненых.
Русскую поговорку о тяжести учения Жаров помнил с детства. Как-то отец вместо того, чтобы пожалеть, отругал его: «Егорка, балбес, сколько раз я тебя учил, как надо держать ножовку! Ладно палец себе не отпилил! Что слёзы льёшь, как барышня? Оближи палец-то и продолжай пилить. Приноравливайся к каждой дощечке, меняй тактику, учись. Тяжело в учении – легко в бою». Здесь на Украине он понимал, что опыт опытом, учения –учениями, а в бою всё по-другому. Надо приспосабливаться к местности, к погодным условиям, к тактике противника. Это, видимо, поняли и в штабе. Тактику боя изменили. Штурмовали и зачищали Гостомель небольшими группами по пять-шесть человек с автоматами и гранатомётами, уже без техники, потому что по ней сразу открывался миномётный огонь. Во многих домах сидели наводчики и давали координаты. Тактику принципиально поменяли: одна рассеянная на группы рота шла по центру, другие правым и левым крылом. Техника выдвигалась позже. Городок был захвачен практически без потерь. Когда зачистили последнюю улицу, отделение Жарова со взводом десантников расположилось на окраине посёлка в двухэтажном коттедже. Жаров пошёл искать расположение первого батальона, навестить старых друзей, узнать новости. В четвёртой роте нашёл остатки пятой и послушал рассказ перебинтованного Толи Сизого, который выжил в подбитой бронемашине после брошенной внутрь гранаты: «Я, пацаны, в бэтэре умер дважды. Первый раз, когда взорвалась граната, второй – когда очнулся и подумал, что я в аду». Кто-то ему ответил: «В следующий раз очнёшься в раю, но там горилки тебе никто уж не нальёт». Закурили, подняли кружки за погибших товарищей. Жаров узнал, что пропал Бурят – не нашли его среди двухсотых. На душе было пусто, на сердце – горькая печаль. Он понуро пошёл в свою роту. За рекой кто-то страшный и чахоточный выхаркивал из железного горла комок раскалённой воющей смерти. Она взлетала по невидимой траектории над землёй, выискивая цель, и мгновенно врезалась в неё, круша и убивая, рассыпаясь на куски и осколки, превращаясь в пепел и дым. Жаров замер, будто разглядывал себя в мутном зеркале, не узнавая лица, которое представлялось высеченным из камня идолом, и с удивлением отметил, что этот неизвестный в армейской каске с окаменелой физиономией даже не вздрогнул, когда где-то за домами взорвался вражеский снаряд. А вот в груди застыл комок, заставляя мозг думать о пропавшем Буряте. Жаров растёр огрубевшими ладонями щетинистые скулы, встряхнулся, сжал автомат и пошёл к своим, растворяясь в чёрном киселе мартовской ночи.
Начались более-менее спокойные дни без наступлений и артобстрелов. В Буче, соседнем городке, который был в прямой видимости, расположились другие бригады. Говорили о штурме города Ирпень, куда прибыл украинский батальон Азов, но приказа несколько дней не было.
Пятого марта сухопутные войска Украины начали пешую эвакуацию жителей из Ирпеня в Киев. Одиннадцатого марта поступила команда штурмовать блокпост в Ирпене. Выдвинулись с командиром батальона, прошли мост, лесную и парковую зону. Разведка доложила, что вдоль дороги мотки колючей проволоки Егозы и ямы с торчащими на дне заточенными штырями арматуры, как ловушки на крупного зверя. В окопах засели всушники с ящиками коктейля Молотова. К блокпосту примыкал бетонный забор, за которым находился санаторий, переоборудованный под госпиталь. «В лоб атаковать не будем», – решил комбат. Жаровское отделение с бугра отработало ракетами по блокпосту, а третий взвод пробил брешь в заборе и зашёл с тыла. Блокпост был взят без потерь, и дорога на Ирпень открыта. Накануне Жаров плохо спал, ему приснилось какое-то слияние неба и земли в дрожащий синяк. Предрассудками он не страдал, а сон на марш-броске забылся. Но вот в тот момент, когда на горизонте появились жилые постройки, серое небо и блеклая мозаика крыш и домов вздрогнули, слились в грязное пульсирующее пятно, из которого выросла бордово-коричневая рука и схватила Жарова за голову, сжимая её будто тисками, он ощутил сильный удар в затылок, присел, трогая каску руками, почувствовал тёплую кровь на шее. Земля качнулась, он упал, потеряв сознание. Жаров не слышал, как Матрос кричал: «Стрелец! Егор!..» Снаряд разорвался в десятках метров от колонны, осколками слегка ранило несколько бойцов, а вот Жарова крепко зацепило – сквозное отверстие в каске. Когда он очнулся, Матрос и Лёха уже наложили ему бинты и укладывали на носилках в Камаз с ещё двумя раненными бойцами.
– Живой, братуха! – улыбался Матрос. – Предельно в точку тебя шарахнуло. Заштопают, откормят, отмоют и опять на броню. Держись, друг, и с медсёстрами особо не балуй!
– Покомандуй мне тут, – пытался улыбнуться Жаров.
Раненых отправили в мобильный госпиталь, но в МОСНе его состояние начало ухудшаться, нарушилось зрение, появилась спутанность сознания. Жарова эвакуировали в Белоруссию в нейрохирургическое отделение и там сделали трепанацию для декомпрессии мозга. Застрявший осколок извлекать не стали из-за риска угрозы жизни: возможно повреждение нейронов и тогда отключатся дыхательные центры. Осколок удачно располагался между двумя полушариями и не задел нейронные связи. На долечивание и дообследование Жарова отправили в московский военный госпиталь. Ранение вызвало отёк головного мозга, проявлявшийся как потеря бокового зрения и нарушение вестибулярной функции – при ходьбе его покачивало.
Был конец марта, Жаров смотрел в пустой потолок больничной палаты. Он вспомнил гостомельское небо: беззвучное и серое без тонов и полутонов. Дня два назад под утро что-то затарахтело со стороны улицы, Жаров спонтанно попытался нащупать автомат и открыть огонь по вражескому дрону. Он долго лежал в поту отрешённый и безмолвный. Однако его здоровье улучшалось, зрение восстанавливалось, ходить стал увереннее, но вот приступы тоски всё чаще накрывали его, паническое настроение терзало сердце: «Как теперь будет складываться семейная жизнь, как продолжать службу, что с его пацанами на Украине?» Ко всей этой психастении Жаров прокручивал в голове прожитые секунды перед ранением, занимался самобичеванием: «Слышал же нарастающий гул летящего снаряда, слышал команды, но не среагировал, ушёл на мгновения в мыслях в родные края, думал в этот миг о Насте, о своём городе, о родителях и близких».
Скрипнула дверь, и какая-то волна неизмеримой радости наполнила всё его тело. Что-то запредельное почувствовал он в звуках, в запахах, в неуловимом дрожании света, до боли родное и близкое, как запах хлеба в детстве, как родительский окрик на июньской лужайке и свежий волжский ветер на крутом берегу. Он повернул голову и увидел в дверном проёме пламенный взгляд Насти, наполняющийся слезами радости. Неописуемая безмятежность разлилась по его жилам, внезапная невесомость подняла с кровати и он, покачиваясь как большое дерево, шагнул ей навстречу, обхватил ручищами и закружил над землёй, над безудержным рокотом мира. Больничная палата наполнилась шумом и голосами.
– Егор, познакомься с Наташкой! Моя подруга из Донецка. Помнишь? Она приехала в Подмосковье к тётке навестить своих детей. Вот её Мишка и Катюха. Они захотели увидеть настоящего героя, и мы приехали к тебе всей гурьбой, как только получили разрешение от врачей.
– Привет, боец! – Жаров протянул руку Мишке.
– А какой твой позывной? – мальчишка смотрел упрямыми недетскими глазами.
– Стрелец!
– У-у! Классно! А у моего папки позывной Филин. Он тоже герой!..
Настя прижалась к Жарову, тяжело вздохнула:
– Так хочется быть слабой женщиной, но то кони вокруг скачут, то избы горят!
Он не оценил юмор, с тревогой переспросил, что за кони и где горит.
– Жаров, тебя надо долечивать. Обещаю, теперь я буду рядом! – и Настя ещё крепче прижалась к Стрельцу.
(журнальный вариант)
24.02.2023 г.